Мудрые мысли

Станислав Лем (польск. Stanislaw Lem)

Станислав Лем (польск. Stanislaw Lem)

(12 сентября 1921, Львов, Польша (сейчас Украина) — 27 марта 2006, Краков, Польша)

Польский писатель, сатирик, философ, фантаст и футуролог. Его книги переведены на 40 языков, продано более 30 млн. экземпляров.

Цитата: 69 - 85 из 269

И что любопытно: признавая несовершенство нашего вида, ни одна из религий не решилась признать его тем, что оно есть в действительности, результатом действий, сопряженных с ошибками. Напротив, едва ли не все они объясняют несовершенство человека противоборством двух одинаково совершенных демиургов, которые друг другу вредили. Светлое совершенство сразилось с темным, и возник человек; так гласит их кредо.
(«Глас Господа»)


и я лицемерил, как проповедник, который, громя прегрешения людские, находит тайное удовольствие в том, чтобы хоть говорить о них, если уж сам не смеет согрешить...
(«Глас Господа»)


И, наконец, шестую девушку взял в жёны шеф снабжения атомных войск. Войска эти существовали на бумаге, но снабжение было реальным.
(«Профессор А.Донда»)


Избыток знания зачастую оказывается бременем, балластом, ограничивающим свободу действия.
(«Высокий замок»)


Извечная вера влюбленных и поэтов во всемогущество любви, побеждающей смерть, преследующие нас веками слова *любовь сильнее смерти* - ложь. Но такая ложь не смешна, она бессмысленна.
(«Солярис»)


Извечная вера влюблённых и поэтов во всемогущество любви, побеждающей смерть, преследующие нас веками слова «любовь сильнее смерти» - ложь.
(«Солярис»)


Изучить можно только то, что в структуре случайностей выявляет свою закономерность.
(«Расследование»)


Именно в литературе ситуация игры проявляется в своей типичной для каждой культуры отчетливо выраженной, чистой форме. А недовольство читателя, отбрасывающего непонятную для него книжку, – это злость бессильного игрока, который не смог по правилам разыграть свою партию.
(«Философия случая»)


Инфляция печатного слова отчасти вызвана экспоненциальным возрастанием количества пишущих, но издательской политикой – тоже.
(«Глас Господа»)


Информация сама по себе, даже помимо секса, становится чем-то вроде наркотика для маньяков Сети.


Итак, года среди предметов, вещей, до которых мы оба дотрагивались, помнящих еще наше дыхание? Во имя чего? Надежды на ее возвращение? У меня не было надежды. Но жило во мне ожидание, последнее, что у меня осталось от нее. Каких свершений, издевательств, каких мук я еще ожидал? Не знаю. Но я твердо верил в то, что не прошло время ужасных чудес.
(«Солярис»)


Их взаимная откровенность всё же была небезграничной - слабела, утыкаясь в проблемы более интимного характера. Сташек подвёл под свои мужские неудачи целую теорию: он не верил в любовь вообще. Читать о ней ему нравилось, но верить в неё он не верил. *Послушай, - говаривал он, - почитай-ка Абдергальдена! Если обезьяне сделать укол пролактина и подкинуть ей щенка, она тут же начнёт его ласкать и пестовать, но стоит только прекратить впрыскивать гормон, и через два-три дня она слопает своего любимого пёсика. Вот тебе материнская любовь, самое высокое чувство: капля химикалий в крови!*
(«Больница преображения»)


К счастью, их планы оказались построенными на песке!
(«Существуете ли вы мистер Джонс?»)


К этой экранизации я имею очень принципиальные претензии. Во-первых, мне бы хотелось увидеть планету Солярис, но, к сожалению, режиссер лишил меня этой возможности, так как снял камерный фильм. А во-вторых (и это я сказал Тарковскому во время одной из ссор), он снял совсем не Солярис, а Преступление и наказание.
(Об экранизации романа «Солярис»)


Каждой науке всегда сопутствует какая-нибудь псевдонаука-странное извращение науки в умах определенного толка.
(«Солярис»)


Каждому хочется совершать зло, побыть хоть немного мерзавцем и извергом, оставаясь, однако ж, великодушным и благородным — прямо-таки бесподобным.
(«Футурологический конгресс»)


Каждый из нас знает, что он — существо материальное, подчиняющееся законам физиологии и физики, и что, даже собрав воедино силы всех наших чувств, мы не можем бороться с этими законами, можем лишь их ненавидеть.
(«Солярис»)