Мудрые мысли

Томас Карлейль (также Карлайл, англ. Thomas Carlyle)

(4 декабря 1795 Эклфехан, Дамфрис-энд-Галловей, Шотландия - 5 февраля 1881, Лондон)

Британский писатель, историк и философ шотландского происхождения, автор многотомных сочинений «Французская революция» (1837), «Герои, почитание героев и героическое в истории» (1841), «История жизни Фридриха II Прусского» (1858-65).

Цитата: 52 - 68 из 151

Здоровье - великое дело как для того, кто им пользуется, так и для других.

Знания придают человеку вес, а поступки блеск.

Золотой дождь размывает все границы.

Идеал - в тебе самом. Препятствия к достижению его - в тебе же. Твое положение - есть тот материал, из которого ты должен осуществить этот идеал.

Из всех наций на свете англичане - самые глупые в беседе и самые умные в деле.

Из всех прав самое неопровержимое - это право умного (силой ли, уговорами ли) вести за собой дурака.

Из всех проявлений человеческого творчества самое удивительное и достойное внимания - это книги.

Из всех проявлений человеческого творчества самое удивительное и достойное внимания - это книги. В книгах живут думы прошедших времен; внятно и отчетливо раздаются голоса людей, прах которых давно разлетелся, как сон. Все, что человечество совершило, передумало, все, чего оно достигло, - все это сохранилось, как бы волшебством, на страницах книг.

Искреннюю радость доставляет человеку возможность восхищаться кем - нибудь; ничто так не возвышает его - хотя бы на короткое время - над всеми мелочными условиями, как искреннее восхищение.

История — это дистиллированная сплетня.

История - это квинтэссенция сплетни.

История мира - это биография великих людей.

Каждый венец славы есть вместе с тем терновый венец.

Каждый человек вмещает в себе целое духовное царство, отражение вселенной, и, хотя незначительная фигура едва достигает шести футов в вышину, он доходит вверх и вниз бесконечно далеко, расплываясь в сферах неизмеримости и вечности.

Как бы часто нам ни внушали, что более близкое и подробное ознакомление с людьми и вещами уменьшит наше восхищение или что только темное и наполовину незнакомое может казаться возвышенным, мы все таки не должны этому безусловно верить. И здесь, как и во многом другом, не знание, а лишь малое знание заставляет гордиться, и на место восхищения узнанным предметом ставит восхищение самим узнавшим.

Как бы часто нам ни внушали, что более близкое и подробное ознакомление с людьми и вещами уменьшит наше восхищение или что только темное и наполовину незнакомое может казаться возвышенным, мы все-таки не должны этому безусловно верить. И здесь, как и во многом другом, не знание, а лишь малое знание заставляет гордиться, и на место восхищения узнанным предметом ставит восхищение самим узнавшим. Для поверхностно образованного человека усеянное звездами, механически вращающееся небо не представляет собой, быть может, ничего удивительного; оно кажется ему менее удивительным, чем видение Иакова. Для Ньютона же оно удивительнее этого видения, потому что здесь, на небе, царит еще все тот же бог, и священные влияния и посейчас еще, как ангелы, подымаются вверх и спускаются вниз, и это ясное созерцание делает остальную тайну еще глубже, еще божественнее. То же самое происходит и с истинным душевным величием.

Как только мы почувствовали гнев во время спора, мы уже спорим не за истину, а за себя.