Публий Корнелий Тацит или Гай Корнелий Тацит (лат. Publius Cornelius Tacitus или Gaius Cornelius Tacitus)

(ок. (55) 56 (58) — ок. 117 н. э.)

Биография (ru.wikipedia.org)

Родился, предположительно, в южной Галлии, в знатной семье. Получил образование, затем поступил на государственную службу, последовательно занимая, в частности, посты квестора, претора и консула. В 98 г. опубликовал трактат «О происхождении германцев и местоположении Германии» (De origine, moribus ac situ Germanorum). Затем в период с 98 по 116 г. создаёт два своих главных произведения — «Историю» (Historiae) (из 14 книг, охватывающих период с 69 по 96 гг., сохранились книги I—IV и частично V) и «Анналы» (Annalium ab excessu divi Augusti) (16 книг, охватывающих период с 14 по 68 г; сохранились книги I—IV и частично V, VI, XI и XVI).

Жизнь Тацита не может быть воспроизведена с точностью и полнотою.

Родился Тацит около 55 г н. э.

Детство его протекало во времена Нерона.

Согласно вкусам эпохи, он получил тщательное, но чисто риторическое образование.

В 78 г он женился на дочери известного полководца Агриколы; был в дружеских отношениях с Плинием Младшим, который передал ценные подробности о его жизни.

Цветущий возраст Тацита совпал с правлением первых Флавиев; он начал службу при Веспасиане. Тит предоставил ему квестуру (около 80 г.), то есть ввел его в сенаторское сословие.

При Домициане Тацит был претором (Тас., Hist., I,1); после 88-го г. отправлял какую-то должность в провинциях (может быть, был легатом в Бельгике).

Возвратившись в Рим, Тацит среди террора Домициановой тирании был вынужден устраниться от участия в делах. Оставаясь безмолвным наблюдателем совершавшихся в столице мрачных событий, он почувствовал призвание углубиться в историческую работу.

При Нерве в 97 г. Тацит был консулом.

В царствование Траяна он исправлял должность проконсула Азии; при Траяне же написаны главные труды Тацита.

Умер он вскоре после вступления на престол Адриана (ок. 120 г.).

Богатый жизненный опыт, запечатлевшийся в его высоко настроенной душе; яркие воспоминания старших современников о начале империи, прочно усвоенные его глубоким умом; внимательное изучение исторических памятников — все это дало ему большой запас сведений о жизни римского общества в I в. н. э. Проникнутый политическими принципами старины, верный правилам древней нравственности, Тацит чувствовал невозможность осуществить их на общественном поприще в эпоху личного правления и развращенных нравов; это побудило его служить благу родины словом писателя, повествуя согражданам об их судьбах и поучая их добру изображением окружавшего зла: Тацит стал историком-моралистом.

Литературная деятельность

Литературная деятельность Тацита в юные годы выражалась лишь в составлении речей для процессов, которые он вел как защитник или обвинитель. Практика убедила его, что во время господства монархии не может процветать свободное красноречие, и доказательству этой мысли посвящено его первое сочинение — рассуждение о причинах упадка ораторского искусства «Dialogus de oratoribus» (около 77 г.). Это очень небольшая работа (42 гл.), написанная изящным языком (еще цицероновским, хотя и обнаруживающим признаки оригинального стиля позднейших сочинений Тацита), не только ценная в литературном отношении, но и богатая историческими данными. Изложение прочувствованное, тонкое, остроумное, но еще лишенное горечи; ряд живых типических образов представителей римской образованности проходит перед глазами читателя. Появление исторических трудов Тацита относится ко времени царствования Траяна, когда справедливость и мягкость правителя обеспечила свободу слова (см. Тас., Hist., I, 1). Он начал с двух («монографических») очерков, появившихся в 98 г. Первый — жизнеописание Агриколы («De vita et moribus Julii Agricolae», 46 глав), написанное с целью воздать хвалу его гражданским доблестям и военным подвигам. Сочинение это изобилует материалом для знакомства с эпохой вообще. Автор сообщает важные сведения о населении Британских островов и о нравах римского общества во время Домициана.

Построение рассказа напоминает манеру Саллюстия. Язык не чужд искусственности, смягчаемой теплотою тона и богатством живописи. Фигура героя и фон, на котором она рисуется, написаны мастерски. По мысли Тацита, хорошие люди могут жить и действовать и при худых государях; силою духа в подвигах для процветания государства и стойким воздержанием от участия в злодеяниях тиранов они приобретают славу для себя и показывают другим добрый пример. Здесь чувствуется уже любимая философско-историческая идея Тацита. В том же году Тацит издал свою небольшую, но знаменитую «Германию» — «De o rigine, situ, moribus ac populis Germanorum» (46 гл.). В ней рассматривается сначала быт (экон., сем., соц., полит, и религ.) германцев, затем описываются особенности учреждений отдельных племен. Ученые много спорили о «Германии». Одни утверждали, что это только политический памфлет, написанный с целью удержать Траяна от гибельного похода вглубь Германии рассказом о силе ее племен. Другие считают ее сатирою на римские нравы или утопией политического сентименталиста, видевшего золотой век в первобытном неведении. Правильным можно назвать лишь тот взгляд, который считает сочинение Тацита серьезным этнографическим этюдом о жизни народов, начинавших играть видную роль в римской истории. Составленная на основании если не личных наблюдений, то сведений из первых рук и изучения всего раньше написанного о предмете, «Германия» является важным дополнением к главным историческим сочинениям Тацита. Для науки о германских древностях большое счастье, что во главе ее источников стоит замечательное произведение, дающее возможность изучать историю Германии с I в. от Р. Х.; в нем сообщаются незаменимые данные, хотя и затемненные некоторою манерностью и аллегоричностью изложения, вызвавшей бесконечные контроверзы. Разногласия в оценке «Германии» Тацита вытекают из того, что моралистический элемент в ней еще более силен, чем в «Агриколе»: римлянин, встревоженный бедствиями родины, невольно строит печальные антитезы между слабостью соотечественников и силою угрожающего им неприятеля. Но изображение у Тацита нравов полудиких соседей — далеко не идиллическое; глубокою историческою прозорливостью звучат слова (гл. 33), в которых автор выражает пожелание, чтобы не прекращались междоусобия германских варваров, ибо раздоры внешних врагов отдаляют наступление грозного рока, который готовят государству его внутренние неустройства. Главным трудом Тацита была задуманная им общая история его времени. Первоначально он предполагал дать рассказ о жестоком царствовании Домициана и в виде успокаивающего контраста — о более счастливом царствовании Траяна; но он почувствовал потребность раздвинуть рамки и перспективу, и разросшийся план охватил всю эпоху принципата от смерти Августа; история Траяна должна была составить конечное звено обширной историографической схемы, примыкающей к обозрению времени Августа, уже данному предшествующими историками. Выполнены автором лишь две части программы. Прежде всего он написал (между 104 и 109 г.) обозрение (в 14 книгах) событий от воцарения Гальбы до смерти Домициана; это так называемые «Истории» (Historiae). До нас дошли лишь первые 4 книги и часть пятой, охватывающие смутное время Гальбы, Отона и Вителлия до вступления во власть Веспасиана (69 и 70 гг.). Рассказ ведется с большой подробностью; блестящее изложение, основанное на близком знакомстве автора с предметом, полно глубокого интереса. Самым зрелым произведением Тацита, истинным венцом его историографической деятельности должен быть назван последний его труд — «Летопись» (Annales). Он появился между 110 и 117 гг. и содержит историю римской империи во времена Тиберия, Калигулы, Клавдия и Нерона («ab excessu divi Augusti»), Из 16 книг сохранились первые 4, начало 5-й, часть 6-й и 11—16. Все индивидуальные черты автора особенно ярко обнаруживаются в этом замечательнейшем его труде. Неосновательно также мнение, что Тацит заимствовал свое изложение из какого-нибудь одного источника, как Плутарх в своих биографиях, подвергая его лишь литературной переработке. «Анналы» опираются на основательное изучение многочисленных письменных памятников и устных рассказов; сведения черпались автором отчасти даже из документов официального характера (сенатских протоколов, ежедневной римской газеты и т. д.).

Мировоззрение Тацита

Мировоззрение Тацита лучше всего познается из его историографических взглядов. Он является типичным представителем римской образованности, но вместе с тем в нем обнаруживаются черты своеобразной и могучей индивидуальности. Тацит был глубоким идеалистом, но, как у большинства историков древности, идеализм его подрывается пессимистическим настроением: он сомневается в прогрессе и потому является консервативным защитником доброго старого времени. Изображая республику, он выдвигает как основную черту этой героической для него эпохи не свободу, а древнеримскую доблесть (virtus). Такая точка зрения вызывала в Таците недоверие к демократии. Доблестными не могут быть все: народ, толпа — сила темная и слепая (Ann., XV, 16); носителями добродетели всегда были благородные (nobiles). Тацит знал недостатки всех трех известных в его время основных форм правления — монархии, аристократии и демократии (Ann., IV, 33), но отдавал предпочтение второй: знатные — это лучшие, и благо народу, когда власть в их руках. Тацит, по происхождении чуждый нобилитету, был искренним защитником цицероновского идеала в эпоху уже сложившегося принципата, когда защитники павшего порядка слагали головы на плахе, когда даже друг Тацита, Плиний Младший, признавал себя приверженцем нового строя. Последний «идеолог старой аристократической республики» на вопрос: отчего она погибла? отвечал: «потому, что правящая знать потеряла свою virtus». В качестве силы, управляющей историческими процессом, выставляется, таким образом, этико-психологический момент; построение автора объединяется моралистическим прагматизмом; источник исторических перемен он видит в деятельности руководящих групп, ведущих государство к добру или злу, смотря по уровню нравственности своих вождей. Тацит сам ясно понимает и откровенно показывает необходимость утверждения в Риме монархии (см. A n n., IV, 33; Hist., I, 16). Он оценивает дело Августа как благодеяние для римского мира, утомленного войной и эксплуатацией неспособных и алчных правителей (Ann., I, 2; Hist. I,1). Но суровая совесть писателя не хочет примириться с падением республики, и проницательный взгляд историка предугадывает надвигающиеся бедствия. Правители с высокою душою редко рождаются в развращенном обществе; государство отдано в руки жестоких и распутных деспотов, которые легко господствуют над невежественною чернью и не встречают сопротивления в знатных, ищущих лишь наживы и карьеры, когда раболепствует даже сенат, исконный оплот гражданской чести и свободы. В силу своего староримского склада мысли Тацит не мог усмотреть прогрессивных течений, поддержанных империей и укрепивших ее. Новый режим окрашивается в его глазах лишь кровью его жертв и оргиями во дворце Цезарей; его кругозор не заходит за пределы центра римского мира, и звуки новой жизни, зарождавшейся в провинциях, не доходят до его ушей. Тацит ужасается победою зла и пишет историю, чтобы, изображая беду, научить ее исправлению (Ann., III, 65; IV, 33; Hist., III, 51). Такая задача летописания вызывает в нем почти религиозное одушевление; но он недоумевает, как осуществить избранное призвание. Он уже не верит, как Геродот, что народ его — избранник богов. Пути божества для него загадка: он рисует себе его скорее мстительным, чем милостивым. С другой стороны он не умеет, как Фукидид, верить в спасительную силу общественных условий. Не научился он понимать значение и коллективных факторов жизни. История рисуется в его потрясенной душе как мрачная и страшная трагедия. Государство нельзя спасти; остается искать достойный выход для личности. Это нелегко было сделать в той культурной среде, которая окружала Тацита. Члены принципиальной оппозиции цезаризму не имели готовой программы. В них не выработался тот дух непоколебимой пассивной борьбы за идею против насилия, который впервые создан был христианством; дорога заговоров казалась низкою их моральному ригоризму; над ними тяготела античная идея «верности государству» и мешала им стать открытыми революционерами. Жизнь их была проникнута тяжелой личной драмой: совесть упрекала их в содействии деспотизму непротивлением его жестокостям (Agric., 45). Тацит стремится «покориться судьбе», говорит, что надо желать хороших государей, но переносить пороки худых, как неустранимые грозные явления природы (Hist., IV, 8; 74). Он восхищается героизмом людей, подобных Тразее, но не одобряет их бесполезного самоотвержения (Agric., 42). Он старается найти между безнадежной борьбой и позорным раболепством средний путь, чистый от низости и свободный от опасности (Ann., IV, 20). Образцом такого поведения Тацит ставит Агриколу; идейный республиканец, он силится стать честным слугою империи. В конце концов он не выдерживает такого положения; в самом его тоне звучит внутренний разлад между благородными инстинктами нравственного человека и рассудочными доводами благоразумного политика. Вот отчего грусть разлита по произведениям Тацита; только это не безразличная меланхолия усталой старости, а горячее волнение оскорбленного, но любящего и жизненного сердца. Дух его ищет утешения в философии, против которой деловитый римский ум обыкновенно чувствует предубеждение (Agric., 4). Больше всего подходит к его темпераменту стоическая доктрина, рекомендующая выработку твердости воли в личной жизни и смерти. В трагическом кризисе, который переживал Тацит, это соответствовало непреклонной основе его души. Одобряя стоицизм как лучшую нравственную опору (Ann., IV, 5), Тацит не усваивает, однако, характерного для него презрения к миру; учение стоиков вносит в мысль Тацита только гуманную струю, предвкушение «общечеловечности» среди античных национальных и сословных предрассудков и религиозных суеверий, от которых не свободен и сам Тацит. Всего замечательнее в мировоззрении Тацита пробуждающееся в нем рядом с разочарованием в близости лучшего будущего для его родины преклонение перед духовною силою человеческой личности. Возникающая, может быть, бессознательно, из-под пессимизма вера в могущество свободной воли, проникнутой решимостью служить добру, открывает ему цель изучения истории и смысл самой жизни. Такая вера борется в сочинениях Тацита с безнадежностью отчаяния и, может быть, дает ему энергию видеть в деле писателя гражданский долг. Он сознает, что историку эпохи империи трудно воздвигнуть своему времени такой блестящий памятник, как историку славных деяний республиканского прошлого (Ann., IV, 32). Но он думает, что много можно совершить важного и здесь: пусть историк мрачных событий века Цезарей прославляет доблестных людей, выставляет порочных к позорному столбу, чтобы воспитывать мужественных и честных деятелей (Ann. III, 65). Наблюдая тиранию, которая хочет поработить сенат и народ, наложить молчание на просвещенных людей, писатель озаряется надеждой, что никогда не удастся деспотизму раздавить сознание человеческого рода (Agric., 2), то есть сокрушить силу независимой мыслящей личности (ср. Тас. Hist., III, 55). Только что указанную черту следует назвать главным признаком ярко выраженной «индивидуальности» Тацита в его римском мировоззрении.

Особенности исторических сочинений Тацита

Внутренние и внешние особенности исторических сочинений Тацита выясняются из знакомства с характером его и точкой зрения на дело историка. Тацит хочет изображать прошлое беспристрастно («sine ira et studio»; Ann. I, 1); он стремится хорошо знать, что происходило, и справедливо судить о том, что сообщает («Hist.» I, 1), так как одна правда может учить добру. Он собирает возможно больше сведений, но будучи все-таки больше «учителем», чем «ученым», не видит необходимости изучать источники в безусловной полноте, а довольствуется материалом, наиболее подходящим для его моралистической цели. Он желает не только рассказывать факты, но и объяснять их причины (Hist., I, 4). Критика его слаба: он легко принимает то свидетельство, которое психологически кажется ему вероятным; воображение у него подчиняет себе иногда разум. Он не умеет объективно отделить данные источника от собственного суждения. Добросовестность и искренность его безукоризненны, но под влиянием страсти он нередко преувеличивает темные (Тиберий) или светлые (Германик) стороны личностей, становится субъективным и тенденциозным при оценке событий. Впрочем, указанные недостатки проявляются у Тацита в частностях, общая же картина, рисуемая им, обыкновенно верна в своей основе; он обладал чувством исторической правды. У него нельзя найти широкого изображения культурной жизни всего римского мира; социально-экономические процессы, соединявшие тогда в один громадный организм отдельные части империи и обновлявшие в ней прогресс, ему непонятны или неизвестны. Но Тацит — превосходный историк нравов, политической и духовной культуры старого римского общества и вместе с тем великий психолог личностей, а также, отчасти, коллективных движений групп и масс. У него много данных для истории учреждений; он оригинально знакомит с жизнью инородцев Востока и Запада. Из сочинений его можно почерпнуть полезные сведения даже по социальной истории, если вчитываться в них при свете других памятников римской старины. В общем труды Тацита — не только замечательные литературные произведения, но и первостепенный исторический источник. Стиль Тацита ставит его в ряду первых светил всемирной литературы. Трудно оставаться равнодушным к обаянию его речи. Это не спокойное сияние изложения Ливия; это — бурная смена то ярких, то темных красок, отражающих в чудных сочетаниях волнения эпохи. Это истинно драматический язык, оригинальное зеркало событий и отношения к ним автора, возмущенный голос благородного человека, оскорбленного разладом действительности с идеалом, гражданина, пораженного упадком великого народа. Автор неослабно участвует сердцем в своем повествовании, и это участие воплощается в бесконечном разнообразии оттенков выразительного, властного слова, то величественного и строгого, то пылкого и негодующего, то умиленного, смотря по характеру изображаемого предмета. Упрекали Тацита в риторизме, искажающем истину в угоду эффекта. В самой природе таланта Тацита крылось могучее творческое начало; кроме того, он думал, что красота содействует правде, и потому не удерживал своей фантазии от украшения рассказа жемчужинами сильного и гибкого слога, отличающегося как смелостью рисунка, так и своеобразною колоритностью цветов. Риторическое образование дало Тациту богатый запас стилистических приемов, но он не следовал школьным шаблонам и выработал неподражаемый, ему одному свойственный язык. Всегда строго выбирая слова и речения, Тацит тщательно избегает низкого, пошлого и мелкого, постоянно держится на высоте великого, славного, поднимающего душу и непобедимо очаровывает роскошью поэтических образов. Сжатость его изложения, содержательность фразы, густота мысли с первого взгляда иногда ощущаются как искусственная запутанность, неумеренное нагромождение материала и рассуждения. Легко, однако, осилить эту первую трудность — и тогда перед читателем обнаруживаются превосходные качества произведения, великолепного как твердый и вместе с тем тонкий металл или мрамор, чудный по природе и замечательно обработанный. Книга римского историка становится источником плодотворного научного труда и чистого духовного наслаждения: в древнем писателе, истинном сыне своего времени, чувствуется близкий и нам человек, мощный гений которого силою страдания за родину научился понимать вечные идеи.

Судьбы сочинений и влияние Тацита

Судьбы сочинений и влияние Тацита подвергались из века в век сильным колебаниям. Уже современники признавали талант его; Плиний Младший предсказывал ему бессмертие. Но пророчество исполнилось не сразу. Испорченный вкус ближайших потомков предпочитал возвышенному и строгому историку легких биографов-анекдотистов. Только Аммиан Марцеллин (IV в.) подражал Тациту; Сидоний Аполлинарий (V в.) высказывал ему одобрение. Христианских писателей (Тертуллиана, Орозия) в нем отталкивало непонимание новой веры. Таким образом, Тацит мало повлиял на духовное развитие древнего мира, хотя император, носивший его имя, заботился о распространении его сочинений. Стало быть, тогда уже существовало их полное собрание, от которого исходят позднейшие тексты. С V в. наступает эпоха забвения Тацита; уже Кассиодор едва знает его. В средние века рукописи его покоились во мраке монастырских книгохранилищ, редко упоминаемые летописцами (напр. Рудольфом Фульдским в IX в.). Только с XIV в. они вновь появляются на свет, и открывается эра нового влияния Тацита. Его читает Боккаччио и знают гуманисты XV в. (Пикколо); рукописи его разыскивают ученые (Поджио); светские меценаты и папы (Николай V в XV, Лев X в XVI в.) дают средства на это. Сочинения Тацита начинают печататься (с 1469 г.) и с XVI в. являются предметом все растущего интереса политиков (напр. итал. историк Гвиччардини), ученых (голл. филолог Липсий, 1574) и писателей различных стран. Тогда уже возникают многочисленные издания и толкования. В XVII в. Тацит становится очень популярным во Франции именно с литературной стороны: он привлекает французских филологов и вдохновляет поэтов (Корнеля, Расина). Век просвещения (XVIII-й) высоко ценит Тацита, как защитника свободы. Вольтер отдает честь его таланту; Монтескье на нем основывает свое понимание истории Рима. Руссо и энциклопедисты находят много духовного сродства с ним. Он снова одушевляет поэтов (Альфиери, Мари-Жозеф Шенье). Сильный философский и политический интерес к Тациту переходит в XIX в.; как «мстителя народов против тиранов» (слова Шатобриана) его ненавидит Наполеон I. Начинается эпоха специального научного изучения Тацита как писателя (это преимущественно заслуга немецкой филологии), а также критики его исторических взглядов. Начиная с Монтескье, историю римской империи изображали по Тациту, и только в свете новых открытий и построений была обнаружена односторонность его мнений и установлена правильная точка зрения на всемирно-историческую роль империи (Амедей Тьерри и Фюстель де Куланж во Франции, Меривэль в Англии, Моммзен и его школа в Германии). Это, однако, не уменьшило высокого уважения к Тациту современной науки; в ее глазах он по-прежнему остается крупным историком, первоклассным писателем («Микеланджело литературы») и глубоким мыслителем, сочинения которого красотою и богатством содержания, по словам Грановского, доставляют наслаждение, подобное тому, которое дает Шекспир.

Русские переводы:

* О положении, обычаях и народах древней Германии. Из сочинений Каия Корнелия Тацита. / Пер. В. Светова. СПб, 1772.
* Жизнь Юлия Агриколы. Творение Тацитово. / Пер. И. Горина. М., 1798. 103 стр.
* К. Корнелия Тацита Юлий Агрикола. / Пер. Ф. Поспелова. СПб, 1802. 100 стр.
* Разговор об ораторах, или О притчинах испортившегося красноречия, писанной римским историком К. Корнелием Тацитом. / Пер. Ф. Поспелова. СПб, 1805. 108 стр.
* Летописей К. Корнелия Тацита… / Пер. Ф. Поспелова. СПб, 1805—1806. Ч. 1. 1805. 424 стр. Ч. 2. 1805. 235 стр. Ч. 3. 1805. 605 стр. Ч. 4. 1806. 660 стр.
* История К. Корнелия Тацита. / Пер. Ф. Поспелова. СПб, 1807. 660 стр.
* Летопись К. Корнелия Тацита. / Пер. С. Румовского. СПб, 1806—1809. (на рус. и лат. яз.) Т. 1. 1806. XLVI, 468 стр. Т. 2. 1808. 279 стр. Т. 3. 1808. 305 стр. Т. 4. 1809. 319 стр.
* Летопись К. Корнелия Тацита. / Пер. А. Кронеберга. М., 1858. Ч. 1. 293 стр. Ч. 2. 241 стр.
* Книга П. Корнелия Тацита о положении, нравах и народах Германии. / Пер. Г. Нейкирха. Одесса, 1867. 55 стр.
* Сочинения П. Корнелия Тацита, все какие сохранились. / Пер. А. Клеванова. М., 1870.
* Ч. 1. Исторические записки. О Германии. Жизнь Агриколы. Разговор о старом и новом красноречии. LXI, 339 стр.
* Ч. 2. Летописей книги I—XVI. XXXVI, 384 стр.
* Сочинения Корнелия Тацита. / Пер., ст. и прим. В. И. Модестова. СПб., 1886—1887.
* Т. 1. Агрикола. Германия. Истории. 1886. 377 стр.
* Т. 2. Летопись. Разговор об ораторах. 1887. 577 стр.
* Корнелий Тацит. Сочинения. В 2 т. (Серия «Литературные памятники»). Л., Наука. 1969. Т. 1. Анналы. Малые произведения. 444 стр. Т. 2. История. 370 стр.
* перераб. издание: Корнелий Тацит. Сочинения. ТТ.1-2. Т.1. Анналы. Малые произведения. / Пер. А. С. Бобовича. 2-е изд., стереотипное. Т.2. История. / Пер. Г. С. Кнабе. 2-е изд., испр. и перераб. Статья И. М. Тронского. Отв. ред. С. Л. Утченко. (1-е изд. 1969 г.). (Серия «Литературные памятники»). СПб, Наука. 1993. 736 стр.

* В серии «Loeb classical library» сочинения изданы в 5 томах.

* В серии «Collection Bude» сочинения Тацита изданы в 10 томах.

Литература о Таците

* М. Schanz, «Gesch. d. rom. Literatur» (т. II, изд. 2, стр. 210 и сл., Мюнх., 1901; богатая библиография);
* О. Wackerman (1898) и W. R o sch (1891);
* «Der Geschichtsschreiber Tacitus»;
* Н. Peter, «Die geschichtl. Litteratur uber die rom. Kaiserzeit» (Лпц., 1895, мировоззрение Тацита);
* Ed. Norden, «Die antike Kunstprosa» (Лпц., 1898; литерат. оценка);
* Кудрявцев П. Н. Римские женщины. Исторические рассказы по Тациту. М., 1856. 453 стр.
* Модестов В. И. Тацит и его сочинения. Историко-литературное исследование. СПб, 1864. 206 стр.
* Гревс И. М. Тацит. Жизнь и творчество. М.-Л., 1946.
* Кнабе Г. С. Корнелий Тацит. (Серия «Научные биографии») М., Наука. 1978. 2-е изд. 1981. 200000 экз.

Примечания

1. Правильное латинское ударение, однако в русском произношении часто встречается не вполне верная форма «Таци?т», на которую, вероятно, повлияло французское произношение
2. Примерное
3. Такое название дал «Анналам» сам Тацит. Заглавие «Анналы» было присвоено труду уже в Новое время

Биография (Г. С. Кнабе, Большая советская энциклопедия)

Тацит Публий (?) Корнелий (Publius Cornelius Tacitus) (около 58 — после 117), римский писатель-историк. Принадлежал к новой, вышедшей из провинций знати, на которую опирались императоры династии Флавиев. Автор соч.: "Агрикола" (написано в 97—98) — жизнеописание типичного представителя новой служилой знати, тестя Т. полководца Агриколы; "Германия" (98) — очерк общественного устройства, религии и быта германских племён; "Диалог об ораторах" (между 102 и 107) — посвящен выяснению причин упадка политического красноречия в эпоху Флавиев, а также двух больших исторических произведений — "История" и "Анналы", с которыми связана мировая слава Т. "История" (около 105—111) освещает жизнь Рима и, отчасти, империи 69—96; состояла, вероятно, из 14 книг, до нас дошли 1—4-я и начало 5-й, посвященные событиям 69— 70. "Анналы" (над ними Т. работал до самой смерти) охватывают период 14—68; остались неоконченными, из 16 книг сохранились полностью 1—4-я и 12—15-я, книги 7—10-я до нас не дошли совсем. В своих соч. Т. пытался осмыслить пережитую им эпоху, которая характеризовалась закономерной сменой изжившего себя республиканского строя императорской формой правления, находившейся в начальной стадии развития, когда ни новый, представляющий провинции господствующий слой рабовладельческого общества, ни соответствующие ей государственные институты и мораль ещё не сложились. Остро ощущая эту особенность эпохи, Т. осуждает сенатскую оппозицию новому строю, а тем более попытки сопротивления ему со стороны народных масс, но одновременно воспринимает разрушение императорами традиционных форм государственной организации и политической жизни, по крайней мере в самом Риме, как ликвидацию наличных общественных и нравственных норм, как деспотический произвол. Образы императоров в его соч. как бы двоятся: императоры выступают в его изображении не только как прогрессивные деятели, утверждающие величие империи, но и как кровавые тираны, которые, опираясь на грубую военную силу, на доносчиков и трусливых магистратов, губят лучших людей государства. Диалектическое понимание истории в её противоречиях составляет самую ценную черту Т. как историка.

Соч. в рус. пер.: Летопись, ч. 1—2, пер. Кронеберга, М., 1858. Сочинения, т. 1—2, М.— Л., 1969; P. Cornelii Taciti libri que supersunt. Ed. E. Koestermann, Bd 1—2, Lipsiae, 1961—62.

Лит.: Модестов В. И., Тацит и его сочинения, СПБ, 1864; Гаспаров М. Л., Новая литература о Таците и Светонии (рецензия), "Вестник древней истории", 1964, № 2; Boissier G., Tacite, P., 1903; KIingner F., Tacitus, "Die Antike", 1932, Bd 8, H. 3; Walker B., The Annals of Tacitus, Manchester, 1950; Syme R., Tacitus, v. I—2, Oxf., 1958; Paratore E., Tacito,2ed., Roma, 1962; Borszak St., P. Cornelius Tacitus, Stuttg., 1968.

Биография (Античные писатели. Словарь." СПб, изд-во "Лань", 1999.)

ТАЦИТ, Публий Корнелий, ок. 55 — ок. 120 гг. н.э., величайший римский историк. Происходил, по-видимому, из Галлии. Его учителем риторики был Квинтилиан, Позднее он учился у ораторов Марка Апра и Юлия Секунда, которым Тацит отвел роль спорящих в Диалоге об ораторах. Плиний Младший свидетельствует, что Тацит уже в юности был хорошим оратором. Переживания детских лет, такие как пожар Рима при Нероне (64 г.), выступления императора в роли актера, возрождение города, первые дни после освобождения от власти Нерона, год трех цезарей (69 г.): Гальбы, Отона и Вителлия, пожар Капитолия — эхом отзываются в произведениях римского историка. В период большей свободы слова при Веспасиане (69-79 гг.) и Тите (79-81 гг.) Тацит выступал публично и получил известность как адвокат. В 77 г. он женился на дочери консула Агриколы, который завоевал Британию и стал ее наместником (77-84 гг.). В качестве homo novus он первым в своем роду занял высокие должности и вошел в сенат.

В 91-92 гг. стал квестором, а в 88 г. — претором и членом коллегии жрецов. Последние годы тиранического правления Домициана оставили болезненный след на историческом творчестве Тацита. Писатель вздохнул свободно лишь в правление Нервы (96-98 гг.), при котором в 97 г. стал консулом. В том же году он проводил прощальной речью Вергиния Руфа, победителя Виндекса. Остались свидетельства еще об одной речи, которую Тацит произнес в 100 г. на процессе против Мария Приска по поводу злоупотреблений в провинции Африка. Но Тацит окончательно порвал с риторикой и занялся историографией. С 98 г. при Траяне (98-117 гг.) он начал публиковать свои произведения. Должность проконсула провинции Азия (ок. 112-113 г.) еще раз оторвала его от последнего исторического труда, который он закончил примерно в 117 г. Тацит умер в царствование императора Адриана (117-138 гг.). Среди мелких произведений Тацита можно назвать Диалог об ораторах (Dialogus de oratoribus; ок. 98 г. н.э.).

Примерно на 43 году жизни Тацит порвал с профессией оратора, поскольку убедился, что красноречие в период Империи клонится к упадку и не имеет шансов развиваться дальше. Поэтому он посвятил себя историографии, но изложил причины упадка ораторского искусства в Диалоге об ораторах. С точки зрения истории, Тацит признал этот упадок свершившимся фактом, который невозможно отменить. Свое мнение он изложил в форме диалога. В качестве причин упадка он назвал: безнравственность молодежи, беспечность родителей, недостаток образования в области грамматики, права, философии, пустячную тематику речей, декламаторский стиль, забвение старой традиции. К тому же повлияла смена политических условий: уменьшение влияния народа на политику и упадок судебной практики вытеснили свободу слова и прекратили развитие риторики. Образцом для Тацита был Цицерон, от которого он унаследовал многие мысли, а также стиль и язык, которые отличают Диалог от всех других произведений Тацита.

Поскольку Диалог вышел анонимно, а стиль и язык напоминали Цицерона, некоторые ученые хотели приписать авторство этого произведения Квинтилиану, Светонию или Плинию Младшему. Диалог считается одним из наиболее ценных памятников римской литературы. Почти одновременно с Диалогов появилось на свет Жизнеописание Юлия Агриколы (De vita et moribus Iulii Agricolae; 98 г.). После прощания с риторикой в Диалоге Тацит утверждал в Жизнеописании, что он намерен написать историю минувшего рабства и нынешней свободы. Он начал биографию, которую назвал "доказательством сыновней привязанности", ибо он почтил в ней память и заслуги своего тестя Юлия Агриколы, умершего в 93 г. Автор не придерживается строго рамок биографии, он обогащает ее географическими и этнографическими вставками. После описания страны, ее населения и исторического очерка истории покорения Британии Тацит набрасывает образ своего тестя, который прославился там как способный наместник и вождь, завоевав расположение даже жителей покоренного края.

В 84 г. Домициан отозвал Агриколу в Рим, где он пал жертвой немилости императора. Тацит закончил биографию хвалой умершему, которая должна была увековечить память о нем. Источником для произведения стали воспоминания самого Агриколы и его отчеты из Британии. В этой биографии, вторгающейся уже в область истории, Тацит отступил от стиля Цицерона. Он взял за образец Саллюстия, у которого заимствовал композицию произведения, способ характеристики героев, лаконичную манеру выражения и речевые обороты. Здесь также видно влияние стиля Сенеки Философа. О местонахождении и происхождении германцев (De origine et situ Germanorum; 98 г.) было первой самостоятельной этнографической монографией о жизни чужих племен в истории латинской литературы. В общем очерке (разд. 1-27) Тацит обозначил границы страны германцев, упомянул об их происхождении, а также описал их общественную и частную жизнь. В следующей части (разд. 28-46) Тацит охарактеризовал отдельные народы. В оценке германцев Тацит довольно объективен.

Он перечисляет их недостатки, но указывает и положительные черты. Сравнивая римлян с германцами, Тацит приписал последним достоинства, которых не хватало римлянам. Однако некоторые полагали, что произведение это должно было указать манерным римлянам образец для подражания, рассказать об энергии германских племен, которые стали угрозой Риму. Другие же считали это произведение чисто политическим; поскольку оно появилось в тот самый год, когда Траян поехал в Колоний, чтобы урегулировать отношения с германцами. Но представляется наиболее правдоподобным, что Тацитом скорее руководило желание написать отдельную монографию о германцах. В качестве источников Тацит использовал произведение греческого историка Посидония, а из латинских авторов: Цезаря, Саллюстия, Ливия, Веллея Патеркула, а в особенности -произведение Плиния Старшего Германская война. Современную ему Германию Тацит мог знать по сообщениям купцов и воинов.

Это произведение Тацита является чрезвычайно ценным источником для изучения Центральной Европы в античную эпоху. Тацит описывал не только германцев, но и другие народы, населяющие те края. Главными историческими трудами Тацита являются История и Анналы. История (Historiae) появилась в период между 104 и 109 гт. Произведение состоит из 14 книг, которые охватывают время 69-96 гг., то есть правление императоров Гальбы, Отона, Вителлия, а из династии Флавиев — Веспасиана (69-79 гг.), Тита (79-81 гг.) и Домициана (81-96 гг.). Тацит описал период, в который жил он сам. Сохранились книги I-IV, часть книги V, посвященные 69-70 гг. После начала правления Веспасиана не хватает описания правления Тита и Домициана. Анналы (Annales или Ab excessu divi Augusti) Тацит писал при Траяне, со 109 по 116 гг. Возможно, они состояли из 16 книг, которые охватывали период 14-68 гг., то есть правление императоров из династии Юлиев-Клавдиев: Тиберия (14-37 гг.), Калигулы (37-41 гг.), Клавдия (41-54 гг.), Нерона (64-68 гг.).

Сохранились книги I-IV, часть V и VI, XI без начала, XVI без конца. Из них мы узнаем о правлении Тиберия, последнем периоде правления Клавдия и о правлении Нерона без последних двух лет. Не хватает сведений о правлении Калигулы, Клавдия (от начала до 47 г.) и Нерона в 64-68 гг. Оценивая предшествующую историографию, Тацит находит, что знаменитые историки весьма красноречиво рассказали, а значит, и увековечили былые победы и неудачи римского народа. С момента битвы при Акции (31 г. до н.э.), когда власть оказалась в одних руках, правду начали фальсифицировать, ибо одни писатели льстили власть имущим, другие же их ненавидели. Тацит старается, как он сам говорит, писать "без гнева и пристрастия" (sine ira et studio). Невозможно отрицать его точности в изложении фактов, но он все же приводил собственную трактовку и не всегда был объективен. Тацит писал с явной морализаторской тенденцией. Мерой человека для него является добродетель (virtus), отсутствие которой он считал вырождением и упадком.

Задачу Анналов он определил так: "Я считаю важнейшей обязанностью Анналов сохранить память о проявлениях добродетели и противопоставить бесчестным словам и делам устрашение позором в потомстве" (Анналы, III, 65; в переводе Г.С. Кнабе). В изложении истории Тацит не принимал во внимание всю империю, но ограничился историей города-государства. Об Италии, провинциях и людях, делавших там политику, Тацит говорит мимоходом. Зато он выдвинул на первый план фигуры императоров и придворных. В оценке их деяний историк оказался также хорошим психологом. Однако вследствие личных переживаний, особенно при Домициане, подозрительности и пессимизма, предпочитал подчеркивать их проступки. Риторику Тацит применял очень сдержанно, но прибегал к ней в потрясающих зрителя описаниях, рассчитанных на эффект. Вопрос об источниках Тацита довольно запутан. В Истории он ссылается на Плиния Старшего и записки Мессалы.

В Анналах цитирует Плиния Старшего, Фабия Рустика, записки Юлии Агриппины Младшей, Домиция Корбулона, протоколы сената и римские хроники. Вначале Тацит писал под влиянием стиля Саллюстия и на этой основе развил собственный оригинальный стиль, который отличают сдержанность, суровость и лаконичность манеры выражения. Читатель должен понять больше, чем написано. В синтаксисе, в подборе выражений Тацит избегает всего привычного. Он употребляет поэтические слова и обороты. Произведения Тацита были забыты в античности и в средние века. В IV в. к ним обращается Аммиан Марцеллин. Только в IX в. Рудольф Фулдский демонстрирует знакомство с некоторыми произведениями Тацита. В XVI в. Тацитом заинтересовались в Италии, в XVIII в. во Франции его критикует Вольтер, а позднее Наполеон I. В Германии к нему обращался Т. Моммзен.

Биография (Piplz.ru - биографии знаменитостей; http://www.piplz.ru/page-id-718.html)

- выдающийся древнеримский историк и литератор, автор небольших сочинений «Беседа об ораторах», «Агрикола», «Германия» и двух монументальных исторических трудов: «История» в 12 книгах (из которых до нас дошли только первые 5 книг) и «Анналы» в 18 книгах (сохранились книги 1-4, 6, 11-16).

Жизнь Тацита протекала в один из самых напряженных периодов истории императорского Рима. Он родился при Нероне и в юные годы стал свидетелем борьбы за власть Оттона, Виттелия и Гальбы. Видных государственных должностей Тацит достиг при Флавиях, был современником новой смены династии при Нерве, эпохи Траяна, полной войн и побед римского оружия, и начала правления Адриана, покровителя искусств и эллинской образованности. Непредсказуемые повороты истории сформировали у Тацита отношение к ней как к великому драматическому действу и придали трагическое звучание его прозе.

Факты биографии Тацита можно восстановить по немногочисленным свидетельствам античных авторов и редким упоминаниям историка о своей жизни. Год рождения Тацита устанавливается, исходя из косвенных данных: известно, что он был возведен в звание квестора в последние годы правления Веспасиана (78 или 79): ему должно было быть 25 лет. Предки Тацита, очевидно, некогда были вольноотпущенниками древнего римского рода Корнелиев; к середине 1 в. его семья достигла благосостояния и уже принадлежала к сословию всадников. Юношеские годы Тацит провел в Риме, где получил блестящее грамматическое и риторическое образование. Среди его друзей был Плиний Младший, который в письмах к Тациту отдает дань ораторскому дару писателя.

Несмотря на постоянную смену верховной власти в Риме, общественная деятельность Тацита складывалась весьма успешно. Он упрочил свое положение удачной женитьбой на дочери полководца Гнея Юлия Агриколы, отмеченного Веспасианом за победы в Британии. При Домициане Тацит был удостоен сенаторского звания, став в 88 претором. В год своей претуры он должен был принимать участие в организации «секулярных игр», празднества, которым император пожелал отметить свое правление.

По окончании претуры Тацит находился на государственном посту в одной из провинций, вероятнее всего, расположенной на севере империи, о чем свидетельствует осведомленность историка о состоянии дел в прирейнских областях Германии. При императоре Нерве в 97 Тацит стал консулом; при Траяне он получил традиционное для бывшего консула годичное наместничество в провинции Азия (112-113 или 113-114). В это время Тациту было немногим более пятидесяти лет. Последующие годы жизни Тацит целиком посвятил литературному труду. Точная дата смерти историка неизвестна.

Малые произведения. «Агрикола»

Одно из ранних произведений Тацита — биография Юлия Агриколы — относится к традиционному в Риме жанру похвального слова, произносимого в честь усопшего. Жизнеописание Агриколы открывается размышлениями историка о своей эпохе, по которым мы можем судить, что стояло за внешними фактами блестящей карьеры Тацита. В течение долгих лет правления Домициана люди были обречены на молчание и страх; не оказывая сопротивления злу, они становились соучастниками кровавых преступлений тирана. Тацит ведет рассказ о жизни и делах своего тестя и одновременно говорит о себе, возможно, отвечая тем, кто мог осуждать его собственную службу при жестоком и деспотичном императоре. Он создает апологию достойного государственного мужа, исполняющего свой гражданский долг, невзирая на произвол императорской власти.

Биография Агриколы была издана Тацитом в первые годы правления Траяна, приход к власти которого связывали с восстановлением законности в государстве. Однако Тациту было очевидно, что в Риме уже невозможен возврат к демократическому правлению и подлинной свободе слова.

«Беседа об ораторах»

Тацит оставляет политику и обосновывает свой переход к историографии в следующем традициям прозы Цицерона диалоге «Беседа об ораторах», где он рассматривает судьбы красноречия и причины его упадка в Древнем Риме. В ходе диалога его участники — риторы Марк Апр и Юлий Секунд, трагический поэт Матерн и архаист Мессала приходят к выводу, выражающему взгляды Тацита на творчество: если красноречие прошлого было неразрывно связано с республиканскими свободами, то в эпоху империи оно утратило свою гражданственность; стало орудием льстеца и превратилось в риторику, исполненную лишь поверхностного блеска.

«Германия»

К первым годам правления Траяна относится небольшое историческое сочинение «О происхождении германцев и местоположении Германии», известное в литературе как «Германия». Интерес римского общества к жизни народов, населявших пограничные с империей земли, был связан с постоянными войнами, которые вел император. «Германия» Тацита представляет собой не только географический очерк, содержащий ряд ценных сведений о социальном строе, общественной жизни и обычаях германцев, но и описание быта и нравов варварских племен, отталкиваясь от своих представлений о жизни Рима. Он отмечает, что одновременно с прогрессом в развитии культуры общество утрачивает первоначальный дух свободы, а переизбыток материальных благ приводит его к корыстолюбию и порокам.

Этот пессимистический взгляд на развитие истории, намеченный еще стоиком (см. стоицизм) Посидонием и нашедший отражение в произведениях Саллюстия, определил историческую концепцию Тацита.

«История» и «Анналы»

«История» была написана в первом десятилетии II в. От сочинения Тацита сохранились полностью первые 4 книги и большой фрагмент пятой книги, в которых повествуется о событиях в Риме после смерти Нерона (69). Несохранившиеся книги «Истории» должны были охватывать период правления династии Флавиев до 109 года.

«Анналы» («Летопись») создавались позже «Истории», возможно, во втором десятилетии 2 в. Анналы были посвящены событиям предшествующего исторического периода — с 14 по 69, начиная со смерти императора Августа, что отражено в названии книги: «От кончины божественного Августа». Сохранившиеся полностью книги (I-IV, XII-XV) и фрагменты V, VI, XI, XVI книг описывают правление Тиберия, Клавдия и Нерона.

Тацит пишет «о временах, исполненных несчастий, изобилующих жестокими битвами, смутами и распрями, о временах диких и неистовых даже в мирную пору». («История» I, 2.1). Повествование Тацита лишено высокого героического пафоса, который вдохновлял историков, писавших о республиканском Риме. Тациту очевидно крушение основ римского общества, падение нравов, попрание свобод, всеобщее безразличие к судьбе государства. В императорскую эпоху содержанием истории становится борьба за власть, поэтому движение событий Тацит передает через столкновение характеров; драматизм эпохи находит выражение в неповторимом напряженном стиле его прозы. Историк считает, что «золотой век» Рима остался в прошлом, и ощущает свое одиночество в мире, где утрачено само понимание староримских этических идеалов, чуждых эпохе, в которой он жил и творил.

Представление Тацита об идеальном государстве не совпадало с концепцией империи эпохи Адриана. Несмотря на то, что Плиний Младший предрекал «Истории» бессмертие, современники не оценили сочинений Тацита: время созданий монументальных исторических трудов отошло в прошлое. В последующий период Тацит считался трудным по стилю неклассическим автором и был известен только ученым. Рукописи его сочинений постепенно утрачивались: единственная рукопись, сохранившая первые шесть книг «Анналов» (Медицейская I), как и единственная рукопись Малых произведений, относится к 19 веку.

Первое печатное издание Тацита вышло в Венеции в 1470.

В эпоху классицизма трагические коллизии произведений Тацита привлекали французских драматургов. Антидеспотическая направленность его трудов в эпоху Просвещения рассматривалась как революционная. В России ей отдали дань декабристы и А. С Пушкин (Замечания на «Анналы» Тацита), изучавший исторические сочинения Тацита в период создания «Бориса Годунова». Перевод всех трудов Тацита на русский язык был осуществлен В. И. Модестовым в 1886-87.

Биография (Шендрик А.И. Теория культуры: Учеб. пособие для вузов. - М.: ЮНИТИ-ДАНА, Единство, 2002. - 519с. http://www.countries.ru/library/culturologists/tacitus.htm)

Тацит Публий Корнелий (Publius Cornelius Tacitus) - известный древнеримский писатель, крупнейший мыслитель античности, сделавшим много для осмысления феномена культуры, автор знаменитых «Анналов» и не менее знаменитой «Истории», где излагаются события, произошедшие во времена правления римских императоров династий Юлиев-Клавдиев и Флавиев, политический деятель эпохи заката Рима Корнелий Тацит (55 — 120 н.э.). По своему происхождению принадлежал к сословию всадников — выходцев из провинции, которые в I веке н.э. начали постепенно оттеснять римскую аристократию от кормила государственной власти, занимая места в сенате, становясь прокураторами, квесторами, консулами. О дате и месте рождения Тацита сведений не сохранилось. Мы не знаем ни имен его родителей, ни где он провел свое детство, где учился. Известно только, что фамилия Тацит была широко распространена в Северной Италии и Южной Галлии и, вероятно, одна из этих областей и является «малой родиной» Тацита.

По косвенным признакам можно судить о том, что Тацит получил не просто хорошее, а фундаментальное образование. Об этом свидетельствует его эрудиция, свободное владение словом, блестящий стиль изложения, тщательно проработанная аргументация.

О первых самостоятельных шагах Тацита на политическом поприще известно гораздо больше, чем о его детстве и юности. В трудах других римских авторов упоминается, что уже в первые годы правления императора Веспасиана он проявил себя как талантливый оратор. Известный историк Плиний Младший пишет о том, что в конце 70-х годов I в. н.э. «громкая слава Тацита была в полном расцвете». Популярность Тацита как оратора была связана с тем, что, в отличие от своих коллегриторов, он смог выработать свой собственный стиль — нервный, чрезмерно патетический, изобилующий историческими сравнениями и реминисценциями. Речи Тацита, по свидетельствам его современников, отличались тем торжественным достоинством, которое в греческой риторике обозначалось словом «почтенность».

Начало восхождения Тацита на политический Олимп приходится на время правления императора Веспасиана, который лично выдвинул его на вакантное место в младшую магистратуру. «Кандидат цезаря» был избран единогласно. Затем, уже при императоре Тите,

Тацит назначается на должность квестора и переходит в сенатское сословие. При императоре Домициане он становится претором и пожизненным членом коллегии «Пятнадцати мужей», которые по традиции возводились в жреческое достоинство (это было высшее признание заслуг перед римским народом и сенатом). В сорокалетнем возрасте Тацит становится консулом, но вскоре отходит от активной политической деятельности и полностью посвящает себя занятиям историей и литературой.

Тацитом создано значительное число трудов, среди которых прежде всего следует назвать его знаменитые «Анналы» и «Историю». Эти две работы, написанные Тацитом на склоне жизни, обессмертили его имя. К ним в обязательном порядке обращается любой историк, желающий получить фундаментальную подготовку и стремящийся выработать навыки профессионального мышления.

Однако для культурологов интерес представляют не эти фундаментальные исследования, а так называемые opera minora, небольшие работы, написанные Тацитом в начале научной и публицистической деятельности, и прежде всего «О происхождении германцев и местоположении Германии», созданная в 98 г. По своему жанру она представляет род путевых заметок, повествующих о быте, нравах, обычаях германских племен, о политическом устройстве их государства. Подобный жанр был широко распространен в древнегреческой литературе, но и римские авторы достаточно часто использовали его при написании своих собственных произведений.

В данной работе Тацит, опираясь преимущественно на вторичные источники, предпринимает впечатляющую попытку дать объемное изображение жизни варварских племен, которые уже тогда воспринимались как серьезная угроза Риму. Свой анализ Тацит проводит с позиции представителя римской аристократии, прекрасно осознающего различия культурных уровней римлян и германцев, безоговорочно верующего в то, что мир варварства и мир цивилизации изначально антагонистичны. Однако в отличие от своих современников, видевших в тех, кто не был гражданином Рима, примитивных, низших существ, движимых исключительно животными инстинктами и не способных к творческой, созидательной деятельности, он демонстрирует более взвешенный и объективный подход. Признавая тот факт, что германцы находятся на более низкой ступени культурного развития, чем римляне, Тацит вместе с тем подчеркивает, что они обладают рядом чрезвычайно ценных качеств, которые утрачены гражданами Вечного города. Он обращает внимание на то, что общественное устройство германцев базируется на принципах демократии, что власть их вождей ограничена такими представительными органами, как советы старейшин, что цари у них выбираются из числа наиболее достойных и мудрых. С особым пиететом он повествует о моральных установлениях германцев. Он пишет: Браки у них соблюдаются в строгости, и ни одна сторона их, нравов не заслуживает такой похвалы, как эта, ведь они почти единственные из варваров довольствуются, за очень немногим исключением, одной женой, а если кто и имеет по несколько жен, то его побуждает к этому не любострастие, а занимаемое им положение. Так ^граждается их целомудрие, и они живут, не зная порождаемых зрелищами соблазнов, не развращаемые обольщеньями пиров.

Особо Тацит акцентирует внимание читателей на том, что «пороки там ни для кого не смешны, и развращать и быть развращенным у них (германцев) не называется идти в ногу со временем». Не проходит мимо пристального взгляда Тацита и то, что «ростовщичество и извлечение выгоды из него германцам неизвестно и это оберегает их от него надежнее, чем, если бы оно воспрещалось».

Вознося на пьедестал германцев, Тацит косвенно критиковал нравы императорского Рима времен его заката, где представления о чести, человеческом достоинстве, супружеской верности коренным образом отличались от тех, которые существовали во времена полисной демократии. Трактат Тацита, построенный на неявном сравнении образа жизни, обычаев, черт характера римлян и германцев, общественного устройства союза германских племен и Римской империи, по сути, был первым в истории европейской общественной мысли трудом, где давалась критика цивилизации как таковой. Есть основания утверждать, что тот критицизм, который демонстрируют по отношению к западной цивилизации многие из известных зарубежных ученых-культурологов, своими корнями уходит в рассуждения Тацита, первым сформулировавшим идею о том, что цивилизация несет с собой не только благо, но и зло.

В этом, думается, прежде всего необходимо видеть заслугу Тацита перед культурологией, ибо до него мир цивилизации (а по представлениям древних римлян, это было географическое пространство, ограниченное рамками Римской империи) воспринимался исключительно в позитивном ключе. Говоря другими словами, Тациту принадлежит приоритет в постановке проблемы, которая и до сегодняшнего дня не потеряла своей актуальности, — проблемы соотношения культуры и цивилизации.

Следует также отметить, что Тацит первым из европейских мыслителей сформулировал критерии, позволяющие провести пограничную линию между странами и государствами цивилизованными и нецивилизованными. С его точки зрения, первые отличаются от вторых прежде всего тем, что у них есть государственность, высокий уровень материального благосостояния и письменность. По его мнению, цивилизованные народы живут в городах, они способны возделывать землю и получать обильные урожаи, обрабатывать металлы и создавать произведения искусства. Признаком цивилизованности, по Тациту, является имущественное и профессиональное расслоение общества, выделение в нем людей, занимающихся специализированной деятельностью, связанной с управлением, судопроизводством, отправлением религиозных обрядов, смена форм брака и изменение его роли в общественной жизни.

По сути, Тацитом называются все те признаки, на которых акцентирует внимание большинство этнографов XX века, исследующих в своих сочинениях проблемы культурно-исторической типологии и стадий исторического развития человеческого общества. Тацита, наряду с греческими авторами, можно отнести к числу первых этнографов, заложивших основы исследования локальных культур, выработавших принципы систематизации этнографического материала, на которые опираются в своих исследованиях и современные этнологи.

После Тацита практически никто из римских мыслителей культурологическими проблемами не занимался. Общественную мысль Древнего Рима периода заката волновали совершенно иные вопросы, и прежде всего связанные с утверждением нового — христианского — мировоззрения. Духовная атмосфера тех лет отнюдь не стимулировала разработку культурологической проблематики, которая постепенно была оттеснена на периферию философского поиска.

Биография (Н.А.Морозов / «Христос». 5 книга / ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ИСТОРИЧЕСКИЕ СНОВИДЕНИЯ. ГЛАВА I. МОЛЧАЛИВЫЙ ИСТОРИК (ТАЦИТ) (Извлечения), http://www.doverchiv.narod.ru/morozov/5-04-01.html)

МОЛЧАЛИВЫЙ ИСТОРИК (ТАЦИТ).

<…> Публий Корнелий Тацит, — говорят нам авторы Эпохи Возрождения, — родился около 55 года «после Рождества Христова» при Черном императоре (Нероне), был другом Плиния Младшего и умер при Адриатическом императоре (Адриане) около 120 года после того же пресловутого «Рождества Христова», которое относят обыкновенно к промежутку от 2 до 5 года перед началом нашей эры (а по моим вычислениям реальный основатель христианства родился около 333 года нашей эры).

Тацит первый ввел в историю моральные поучения для пользы будущих исторических деятелей, а слог его чисто беллетристический или публицистический.

В своем «Жизнеописании Агриколы» он сообщает между прочим сведения о населении Британских островов и о нравах, римского общества «при императоре Домициане», причем манера рассказа та же самая, что у Салюстия.

В небольшом сочинении «О происхождении, местопребывании и нравах германского народа» он приводит совсем анахроническую для того времена параллель между слабостью (!) тогдашних римлян и силою германцев. Он радуется лишь тому, что германские государства разрознены, и предвидит возможность образования из них могучей пан-германской, империи, что, конечно, могло быть сделано лишь после ее осуществления при: Отгоне Великом.

Но главным трудом Тацита считаются две его книги:
1. «Летописи» (Annales), содержащие историю Римской империи при Тиверии, Калигуле, Клавдии и Нероне, давно вызывавшие сомнение в подлинности и, как их продолжение.
2. «Истории» (Historiae),охватывающие смутное время Гальбы, Оттона и Вителлия до вступления во власть Веспасиана.

По своим убеждениям он сторонник аристократической республики в том виде, в каком она существовала в итальянских городах XIII—XV веков.

Насколько же достоверны его сочинения?

Отдельные несообразности и анахронизмы в его рассказах и даже размышлениях замечали уже и Вольтер и Амедей Тьери и наш Пушкин, — но только с конца XIX века начали появляться серьезные исторические труды, совсем отвергающие подлинность его книг.

Так, английский историк Росс написал в 1878 году обстоятельную книгу: «Тацит и Поджио Браччиолини», где он доказывал самым убедительным образом, что «Летописи» Тацита сочинены Поджио. Эту же точку зрения поддержал и Гошар (Hochard) в 1890 году в своей книге «О подлинности Летописей и Истории Тацита», и со времени выхода его книги этот вопрос можно считать решенным окончательно. <…>

Основою таких выводов являются:
1) полная невозможность напасать многое, входящее в «Летописи» и в «Историю» Тацита ранее Эпохи Возрождения;
2) литературные приемы этих книг и их язык настолько тождественны с приемами и языком Поджио, что уже одно это обстоятельство должно наводить на подозрение;
3) типичная для XV века любовь к непристойностям, которая, — прибавлю от себя, — заставляет меня относить к тому же времени и Петрония (найденного тоже Поджио) и Ювенала, и Марциана и много других классиков, и, наконец,
4) крайняя подозрительность условий, при которых Поджио впервые «открыл Тацита», совершенно неизвестного в средние века.

Не имея места делать здесь подробное изложение результатов новейшей критики по отношению к Тациту, я ограничусь лишь кратким резюме этих работ, прибавив к нему выдержки из книги А, Амфитеатрова «Зверь из Бездны», которые я проверил лично по Гошару и нашел изложение Амфитеатрова очень удачным, хотя он все-таки не хочет отказаться от мысли о существовании Тацита, как историка, в древности. <…>

<…> Изучая историю происхождения «второго» списка Тацита, т. е. I Медицейского списка, написанного каролинским письмом, нельзя не заметить, что и тут повторяется легенда, окружившая только что разобранный намп список Никколи. Опять на сцене недоступный северный монастырь, опять какие-то таинственные неназываемые монахи. Какой-то немецкий инок приносит папе Льву X начальные пять глав Тацитовых «Летописей». Папа в восторге, назначает будто бы инока издателем этого сочинения. Инок отказывается, говоря, что он малограмотен. Словом, встает из мертвых легенда о поставщике предшествовавшего Медицейского Списка — герсфельдском монахе, — только перенесенная теперь в Корвей. Посредником торга легенда называет в ту пору собирателя налогов в пользу священного престола, впоследствии архиепископа Миланского. Однако Арчимбольди не обмолвился об этом обстоятельстве ни одним словом, хотя Лев X — якобы через его руки — заплатил за рукопись 500 цехинов, т. е. 6 000 франков, по тогдашней цепе денег — целое состояние. Эти вечные таинственные монахи, без имени, без места происхождения и жительства, представляются для Гошара продолжателями фальсификационной системы, пущенной в ход Поджио. Их никто не видит в не знает, но сегодня один из них приносит из Швеции или Дании потерянною декаду Тита Ливия, завтра другой из Корвеи или Фульды таинственный монах несет Тацита и т. д. И всегда почему-то с далекого, трудно достижимого севера, и всегда как раз является с тем самым товаром, которого недостает книжному рынку.

Переходя к содержанию книг Тацита, Гошар выставляет, ряд соображений, по которым оба эти сочинения, единственно нам известные, не могут принадлежать перу древнего автора.

Вот некоторые из его соображений. Тацит слабо знает историю римского законодательства. Говоря о расширении Клавдием римского поморья, он замечает, что раньше это сделали только Сулла и Август — и забывает... Юлия Цезаря. Он очень плохо знает географию древне-римского государства (путешествие Германика, театр войны Корбудопа и т. п.) и даже его границу, которою он отодвигает для своих дней только до Красного моря. В затруднении перед этою загадкою текста, классики хотели видеть в Красном море — Персидский залив, а в обмолвке Тацита намек на поход Траяна, проникшего со своими войсками до Кармании. Любопытно, что именно этим местом «Летописи» ученые определяли год ее выхода в свет (после 115 года).

В эпизоде гибели Агриппины, предполагаемый Тацит не знает морского дела. Точно так же слаб он и в военном деле, что очень странно для государственного человека в античном Риме, где по классическим представлениям прежде всего воспитывали в гражданине солдата, но вполне естественно для ученого XV века: Поджио был человек кабинетный и менее всего воин. Военного дела он не изучал даже теоретически, и судил о войне по соображениям штатского человека, да по наслышке. Гошар и объясняет этим смутность и расплывчивость большинства военных сцен у Тацита.

Громадный список противоречий Тацита приводит также Гастон Буассье, что, однако, не смущает его относительно достоверности произведений предполагаемого древне-римского историка.

Репутацию подлинности Тацита значительно поддержала в свое время находка в Лионе (в 1528 году) бронзовых досок с отрывками речи Клавдия в пользу гражданского равноправия галлов, тожественными с такого же речью этого государя в «Летописях» Тацита. Но Гошар убедительно доказывает, что автор Тацита никогда не видел лионских бронзовых досок. И, наоборот, автор лионских досок уже знал Тацита, и в таком случае, текст их — такая же искусственная амплификация соответствующего места в «Анналах», как сами «Анналы» — свободная амплификация Светения, Диона-Кассия, Плутарха и др. По мнению Гошара, бронзовые лионские доски есть ловкая подделка XV века. Исчислив множество ошибок, которых не мог сделать римлянин первого века, Гошар отмечает и те из них, которые обличают в авторе человека с мировоззрением и традициями XV века. Когда Тацит говорит о Лондоне, как городе, уже знаменитом богатою и оживленною торговлею, это, конечно, слова не римлянина первого века, но впечатления самого Поджио Браччиолини, который именно в Лондоне и набрел на идею «найти Тацита». Говоря о парфянских неурядицах в правление Клавдия, мнимый Тацит заставляет Мегердата взять «Ниневию, древнейшую столицу Ассирии»... А между тем, в то время даже развалины ее не были известны (etiam periere runae). Откуда же могла такая странная обмолвка вскочить в текст Тацитовых «Анналов»? Ее подсказало, конечно, христианское воображение автора, напитанное Библией и отцами церкви. А так как у Аммиана Марцеллина, которого Поджио знал великолепно, упоминается Нинос, или Нинис, как бы одноименный с Ниневией, то автору показалось соблазнительным повторить одинокое и ошибочное упоминание блаженного Иеронима, будто в его время на месте предполагаемых руин Ниневии снова начала развиваться жизнь. Тот же христианский, а не римский взгляд заставляет лже-Тацита видеть в обряде обрезания мальчиков исключительно иудейский обычай, установленный с целью выделить евреев из среды других народов (ut diversitate noseantur).

Все предшествовавшие соображения даны Гошаром для того, чтобы доказать, что «наш» Тацит — подложный Тацит, и что Поджио Браччиолини годился в подложные Тациты. Замечательно, что в этот период своей жизни Поджио, так вообще плодовитый, не пишет почти ничего оригинального. За исключением трактата «О скупости», его философские работы все позднейшего происхождения, также как и «История Флоренции», труд его старости, исполненный, когда он был уже на верху своего величия, канцлером Флорентийской республики. А в молодости он безконечно систематически и односторонне учится, видимо, дрессируя себя для какой-то ответственной работы по римской истории. Никколи едва успевает посылать ему то Аммиана Марцеллина, то Плутарха, то Географию Птолемея и т. д.

Во всеоружии такой подготовки и закидывает он в 1425 году удочку насчет Тацита. Что это была только проба, ясно из волокиты, которая началась после того как Никколи схватил крючок, и дело растянулось на четыре года. Поджио пообещал издателю труд, который рассчитывал быстро кончить, но работа оказалась сложнее, серьезнее и кропотливее, чем он ожидал. И вот, пришлось ему хитрить, вывертываться, выдумывать оттяжки с месяца на месяца, а в конце-концов, вероятно, все-таки признаться во всем Никполи. Ведь тот знал же своего хитроумного друга насквозь, да и был посвящен уже в таинственный заказ Ламбертески. Поэтому Гошар думает, что начал свой подлог Поджио один, но он никак не мог провести Никколи, и книгоиздатель стал его пособником. <…>

Курсовая работа: Материальная культура германцев (по Тациту)

Содержание

Введение
Глава 1. Публий Корнелий Тацит – его личность и деятельность
§1. Личность Публия Корнелия Тацита
§2. Публий Корнелий Тацит как историк и писатель
Глава 2. Материальная культура германцев
§1. Хозяйственная деятельность
§2. Оружие
§3. Поселения и жилища
§4. Одежда
§5. Пища
Заключение
Примечания
Список источников и литературы

Введение

В самом конце I века нашей эры римский историк Публий Корнелий Тацит написал свой знаменитый трактат «О происхождении германцев и местоположении Германии». Интерес римского общества к жизни народов, населявших пограничные с империей земли, в частности к германцам, был связан с постоянными войнами, которые вёл император: в I веке до н. э. римлянам удалось поставить под свою номинальную зависимость германцев, живших к востоку от Рейна (вплоть до Везера), но в результате восстания херусков и других германских племён, уничтоживших три римских легиона в битве в Тевтобургском лесу, границей между римскими владениями и владениями германцев стали Рейн и Дунай. Расширение римских владений до Рейна и Дуная временно остановило дальнейшее распространение германцев на юг и запад. При Домициане в 83 г. н.э. были завоёваны левобережные области Рейна, Декуматские поля.

Однако в V веке н.э. Рим сделался добычей северных варваров, в частности германских племён, он был взят и разграблен ими. Поэтому представляется необходимым особенно подробно обрисовать германскую культуру, как важнейшую составляющую в жизни любого этнического образования. Культура представляет собой целостный системный объект, обладающий сложной структурой. При этом само бытие культуры выступает как единый процесс, который можно разделить на две сферы: материальную и духовную. Материальная культура подразделяется на производственно-технологическую культуру, представляющую собой вещественные результаты материального производства и способы технологической деятельности общественного человека. В узком смысле материальная культура представляет собой физические объекты, созданные человеком и природные объекты, используемые человеком.

Следует заметить, что под материальной культурой понимается не столько создание предметного мира людей, сколько деятельность по формированию «условий человеческого существования». Сущностью материальной культуры является воплощение разнообразных человеческих потребностей, позволяющих людям адаптироваться к биологическим и социальным условиям жизни.

Понятие духовной же культуры содержит в себе все области духовного производства (искусство, философию, науку и пр.), а также показывает социально-политические процессы, происходящие в обществе (речь идет о властных структурах управления, правовых и моральных нормах, стилях лидерства и пр.).

Таким образом, содержанием культуры становится вся человеческая деятельность. Человеческое общество и выделилось из природы благодаря такой специфической форме взаимодействия с окружающим миром, как человеческая деятельность.

Изучение материальной культуры и хозяйственной деятельности германцев актуально ещё и потому, что именно германцы привели к коренной перекройке этнической, лингвистической и политической карты Европы, к возникновению новых государственных образований. Невозможно также понять начальный этап становления европейского крестьянства, не обратив самого пристального внимания на общественные и хозяйственные порядки, существовавшие у этих народов.

Теперь следует сказать о целях и задачах предлагаемой курсовой работы. Цель её состоит в комплексном анализе материальной культуры германцев I века нашей эры как целостного историко-культурного феномена по данным, предоставленным нам в работе римского историка и писателя Публия Корнелия Тацита «О происхождении германцев и местоположении Германии». Для достижения поставленной в курсовой работе цели были определены следующие задачи:
1. Проанализировать личность Публия Корнелия Тацита, его литературную и научную деятельность.
2. Дать оценку работе Тацита «О происхождении германцев и местоположении Германии» как источнику по истории и материальной культуре германских племён.
3. Опираясь на исследование Тацита, охарактеризовать материальную культуру древних германцев, в частности таких её элементов, как хозяйственная деятельность, оружие, поселения и жилища, одежда и пища.

При написании курсового исследования использовались следующие методы обработки информации: аналитический, сравнительный, изучение источников, изучение монографических публикаций и статей, обобщения.

Курсовая работа написана при использовании таких источников, как «О происхождении германцев и местоположении Германии» Публия Корнелия Тацита и «Письма Плиния Младшего».1 В «Письмах» Плиний Младший, друг Тацита, даёт нам ценные сведения о некоторых фактах его биографии и творческой деятельности, что даёт нам возможность не только несколько подробнее узнать о жизни Тацита, но и увидеть взгляд современников на его литературное и научное творчество. А это в свою очередь позволяет нам более точно сформировать представление о Таците как о личности и как об историке. Трактат же Тацита «О происхождении германцев и местоположении Германии» позволяет нам детально изучить непосредственно материальную культуру германских народов. Оба источника относятся к I веку нашей эры.

Помимо источников при работе над курсовым сочинением была использована литература по истории варварских народов Европы, специализированные исследования, раскрывающие затронутую в работе проблему, литература о римских историках, в частности о Корнелии Таците, а также литература по истории культуры, культурологии и этнографии.

В частности данная курсовая работа опирается на обширную статью о Корнелии Таците Г.С. Кнабе, крупнейшего в нашей стране исследователя его трудов.2 Статья эта вышла в сборнике трудов Корнелия Тацита, в качестве приложения, в 1970 году. В значительной степени Кнабе опирается и на «Письма Плиния Младшего». В ней весьма подробно рассматривается жизнь великого историка и даётся комплексная оценка его произведениям. Кроме того, некоторые интересные замечания и примечательные факты биографии Тацита даёт сборник Е.Б. Черняка и Б.А. Тормасова «Историки и история» издания 1997 года.3 Значительные сведения можно получить в энциклопедическом словаре Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона, освещающем в одной из статей литературный талант Корнелия Тацита.4 С точки зрения культурологической значимости произведения Тацита весьма подробно освещаются в работах И.Т. Пархоменко и А.А. Радугина «Культурология в вопросах и ответах» и А.И. Шендрика «Теория культуры».5 Таким образом, мы можем заключить, что биография Публия Корнелия Тацита не может быть представлена в полном объёме из-за недостатка информации в источниках, освещающих эту тему. Она представлена в источниках лишь фрагментарно, и поэтому мы, к сожалению, должны довольствоваться малым. Творческое же наследие Тацита изучено более глубоко, причём в работах не только исторического, но и культурологического плана.

Что же касается изученности материальной культуры германцев I века нашей эры, то эта тема представлена в историографии не достаточно широко. Можно выделить два труда комплексно осветивших материальную культуру германцев. Одним из них является монография М. Тодда «Варвары», изданная в 2005 году.6 Особая ценность этого труда заключается в умелом сочетании выводов, сделанных на основе письменных источников, в частности «О происхождении германцев и местоположении Германии», и выводов по данным археологических исследований. Другой важной работой по этой теме является труд А.Я. Гуревича «Аграрный строй варваров», вышедший в 1985 году, в которой особенно подробно автор останавливается на проблеме хозяйственной деятельности варваров, уделяя, однако, место и другим аспектам их материальной культуры.7 Особо хочется отметить то, что вначале автор рассматривает необходимость изучения данной темы с точки зрения научной значимости. Причём этот труд, так же как и предыдущий, изобилует информацией о данных археологии, освещающих материальную культуру германцев. Рассказывает о германцах и их культуре также издание этно-культурологического характера «История культуры: Костюм. Украшения. Предметы быта. Вооружение. Храмы и жилища. Обычаи и нравы» Г. Вейса, увидевшее свет в 2002 году.8 Однако поскольку это издание энциклопедического плана, то информация в нём не достаточно широко представлена. Таким образом, можно заключить, что на данный момент материальная культура германцев ещё не достаточно хорошо представлена российским читателям.

Структура курсовой работы построена следующим образом. В первой главе рассматривается личность Публия Корнелия Тацита. Первый параграф её останавливается на описании его жизненного пути и карьерного роста. Во втором параграфе рассматривается и оценивается литературное и историческое наследие Корнелия Тацита. Во второй главе была рассмотрена непосредственно материальная культура германцев по такому источнику как «О происхождении германцев и местоположении Германии», а также по материалам археологических исследований на территории древней Германии, данные о которых представлены в книгах М. Тодда и А.Я. Гуревича. Каждый из пяти параграфов этой главы освещает отдельный аспект материальной культуры, затронутый Тацитом в своём трактате: хозяйственная деятельность, оружие, поселения и жилища, одежда и пища германцев.

Глава 1. Публий Корнелий Тацит – его личность и деятельность.

§1. Личность Публия Корнелия Тацита.

Публий Корнелий Тацит (Publius Cornelius Tacitus) (ок. 54 – ок. 120 гг. н.э.) – замечательный римский историк и один из великих представителей мировой литературы, а также политический деятель эпохи заката Рима. Непредсказуемые повороты истории сформировали у Тацита отношение к ней как к великому драматическому действу и придали трагическое звучание его прозе.

Жизнь его не может быть воспроизведена с точностью и полнотою. Факты биографии Тацита можно восстановить по немногочисленным свидетельствам античных авторов и редким упоминаниям историка о своей жизни.

Год рождения Тацита устанавливается, исходя из косвенных данных: известно, что он был возведен в звание квестора в последние годы правления Веспасиана (78 г. или 79 г. н.э.). Занять квесторскую должность, первую магистратуру, вводившую в сенат, можно было, лишь достигнув 25 лет. Таким образом, можно предположить, что год рождения Тацита около 53-54 гг. н.э. Также друг Тацита, историк Плиний Младший, в одном из своих писем к нему указывает, что они оба были «приблизительно одного возраста»9, но прибавляет, что, будучи еще «юнцом», ставил себе в образец Тацита, пользовавшегося уже тогда большой славой. Очевидно, Плиний был несколько моложе Тацита, хотя и считал возможным причислять себя к тому же поколению, что и его старший друг. Год рождения Плиния известен – 61–62 гг. н.э. Исследователи полагают, что Тацит был на 5-6 лет старше, поэтому в качестве вероятной даты рождения историка указывают 55–57 гг. н.э.10

Попытки более конкретно уточнить происхождение Тацита не вышли за пределы догадок. Исходят, например, из имени историка: Публий Корнелий Тацит. Корнелии – одно из наиболее распространенных римских родовых имен в Италии и в провинциях, но лишь немногие из его носителей являлись потомками древних патрицианских Корнелиев. В этом патрицианском роде не было ветви Тацитов. «Тацит» как третий элемент имени («прозвище») встречается при разных родовых именах. Надписи показывают, что «Тациты» были локализованы преимущественно в двух областях – в Северной Италии, и притом на территории к северу от реки По, и в Южной (Нарбонской) Галлии, которая стала римской провинцией еще во II в. н.э. Это даёт основание ряду современных исследователей относить происхождение семьи Корнелиев Тацитов к одной из названных областей. При этом против Северной Италии как родины Тацита говорит то обстоятельство, что уроженец этой области Плиний Младший, часто подчеркивающий всё, что сближает его с Тацитом, никогда не называл историка своим земляком.

По своему происхождению Корнелий Тацит, скорее всего, принадлежал к малоизвестной незнатной италийской всаднической семье. Сословие всадников составляли выходцы из провинции, которые в середине I века н.э. начали постепенно оттеснять римскую аристократию от кормила государственной власти, занимая места в сенате, становясь прокураторами, квесторами, консулами.

Тем не менее, эта гипотеза остается лишь догадкой. Неизвестно точно ни родины Тацита, ни того, где он провел детство, где и у кого он учился. Он мог от рождения или с малых лет жить в Риме, но нет никаких положительных данных, чтобы утверждать это.

Однако где бы ни проходили первые годы жизни историка, обучение мальчиков в состоятельных римских семьях, особенно там, где задачей являлась подготовка к государственным должностям, имело стандартный характер и развертывалось по нескольким обязательным ступеням. Первоначальным учителем был грамматист, у которого дети учились чтению и письму и элементам счёта. В верхушечных слоях общества чтение и письмо предусматривались как на латинском языке, так и на греческом, владение которым было необходимо для всякого мало-мальски образованного римлянина. Грамматиста сменял грамматик. В отличие от обучения у грамматиста, которое в богатых семьях чаще всего носило домашний характер, грамматик обычно содержал школу.

Юношеские годы Тацит провел в Риме, где учился красноречию у ведущих ораторов римского Форума – его учителем риторики был Квинтилиан, позднее он учился у ораторов Марка Апра и Юлия Секунда, людей незнатного происхождения, провинциалов из Галлии, они блистали красноречием в гражданском суде, но не играли видной роли в государственной жизни. Им Тацит отвёл роль спорящих в «Диалоге об ораторах».11 Корнелий Тацит получил блестящее грамматическое и риторическое образование. Об этом свидетельствует его эрудиция, свободное владение словом, блестящий стиль изложения, тщательно проработанная аргументация.

О первых самостоятельных шагах Тацита на политическом поприще известно гораздо больше, чем о его детстве и юности. Уже в первые годы правления императора Веспасиана он проявил себя как талантливый оратор и снискал себе славу великолепного адвоката, чему способствовали его незаурядные способности и трудолюбие. Среди его друзей был историк Плиний Младший (Gaius Plinius Caecilius Secundus), который в письмах к Тациту отдавал дань ораторскому дару писателя. От него мы узнаём, что в конце 70-х гг. н.э. «громкая слава Тацита была уже в расцвете».12 Однако по всей вероятности, до нас не дошли ранние произведения Тацита, те сочинения, которые сохранились, были написаны в зрелом возрасте.

Начало восхождения Тацита на политический Олимп пришлось на время правления императора Веспасиана, который лично выдвинул его на вакантное место в младшую магистратуру. «Кандидат цезаря» был избран единогласно. Несмотря на постоянную смену верховной власти в Риме, общественная и политическая деятельность Тацита складывалась весьма успешно. Он упрочил свое положение удачной женитьбой в 78 г. н.э. на дочери известного римского полководца и сенатора всаднического происхождения Гнея Юлия Агриколы (Gnaeus Iulius Agricola), так как предпочтение оказывалось кандидатам, имеющим детей, и молодые римляне из верхушечных слоев часто вступали в брак в начале третьего десятилетия своей жизни, после военной службы, на подступах к государственным должностям. Юлий Агрикола был отмечен Веспасианом за победы в Британии и получил от него достоинство патриция. Этот брак ввёл Тацита в сенаторское сословие – при Домициане Тацит был удостоен сенаторского звания и поднялся до ранга нобилей, став в 88 г. н.э. претором. В год своей претуры он должен был принимать участие в организации и руководстве «Столетними играми», празднества, которым император пожелал отметить своё правление. По окончании претуры Корнелий Тацит находился на государственном посту в одной из провинций.

Возвратившись в Рим в конце 93 г. н.э., Тацит среди террора Домициановой тирании был вынужден устраниться от участия в делах. Оставаясь безмолвным наблюдателем совершавшихся в столице мрачных событий, он почувствовал призвание углубиться в историческую работу. При императоре Тите Корнелий Тацит стал квестором. 18 сентября 96 г. н.э. Домициан был убит. Императором был провозглашен престарелый сенатор Нерва. В 97 г. н.э. Корнелий Тацит стал консулом. Тогда же Нерва объявил о том, что усыновляет известного полководца Ульпия Траяна, командовавшего тогда армией в Верхней Германии, и делает его своим соправителем. В 98 г. н.э. Нерва умер, и Траян остался единоличным императором (98-117 гг.). А при нём в 112–113 гг. Корнелий Тацит получил традиционное для бывшего консула годичное наместничество в провинции Азия. Как член «Коллегии пятнадцати мужей» (жреческой коллегии квиндецимвиров), управлявшей культами иноземного происхождения, он занимал пожизненно жреческую должность (это было высшее признание заслуг перед римским народом и сенатом).

Умер Публий Корнелий Тацит вскоре после вступления на престол Адриана. Точный год его смерти неизвестен.

§2. Публий Корнелий Тацит как писатель и историк.

Богатый жизненный опыт, запечатлевшийся в высоко настроенной душе Корнелия Тацита, яркие воспоминания старших современников о начале империи, прочно усвоенные его глубоким умом, внимательное изучение исторических памятников — всё это дало ему большой запас сведений о жизни римского общества в I в. н.э. Проникнутый политическими принципами старины, верный правилам древней нравственности, Тацит чувствовал невозможность осуществить их на общественном поприще в эпоху личного правления и развращенных нравов. Это побудило его служить благу Родины словом писателя, повествуя согражданам об их судьбах и поучая их добру изображением окружавшего зла: Корнелий Тацит стал историком-моралистом.

Литературное наследство Тацита велико: в нём есть так называемые «малые» произведения и произведения «значительные», а также многочисленные ораторские речи, которые, к сожалению, не дошли до нас. К «малым» произведения Тацита относятся «Диалог об ораторах» («Dialogus de oratoribus», около 77 г. н.э.), «Жизнеописание Юлия Агриколы» («De vita et moribus Julii Agricolae», около 98 г. н.э.), «О происхождении германцев и местоположении Германии» («De origine, situ, moribus ac populis Germanorum», около 98 г. н.э.). К «значительным» произведениям относят «Историю» («Historiae», 104-109 гг. н.э.) и «Анналы» («Annales» или «Ab excessu divi Augusti», около 110-117 гг. н.э.).13

Корнелий Тацит имел дружеские отношения с известным римским историком Плинием Младшим. Плиний и Тацит посылали друг другу свои труды до их выхода в свет для взаимной критики и стилистической правки: «Плиний Тациту привет. Книгу твою я прочитал и как мог тщательнее отметил то, что считал нужным изменить и что исключить. Я ведь привык говорить правду, а ты ее охотно слушаешь. Никто не выслушивает порицаний терпеливее людей, больше всего заслуживающих похвал. Теперь я жду от тебя мою книгу с твоими пометками. Какой приятный, какой прекрасный обмен! Меня восхищает мысль, что потомки, если им будет до нас дело, постоянно будут рассказывать, в каком согласии, в какой доверчивой искренности мы жили!»14

Литературная деятельность Корнелия Тацита в юные годы выражалась лишь в составлении речей для процессов, которые он вёл как защитник или обвинитель. Практика убедила его, что во время господства монархии не может процветать свободное красноречие, и доказательству этой мысли было посвящено его первое сочинение — рассмотрение судьбы красноречия и рассуждение о причинах упадка ораторского искусства в Древнем Риме – «Диалог об ораторах». Это очень небольшая работа, содержащая всего 42 главы, написанная изящным языком, обнаруживающим признаки оригинального стиля позднейших сочинений Тацита, не только ценная в литературном отношении, но и богатая историческими данными. Изложение прочувствованное, тонкое, остроумное, но ещё не лишённое горечи. Ряд живых типических образов представителей римской образованности проходит перед глазами читателя. В ходе диалога его участники — риторы Марк Апр и Юлий Секунд, трагический поэт Матерн и архаист Мессала приходят к выводу, выражающему взгляды Корнелия Тацита на творчество: если красноречие прошлого было неразрывно связано с республиканскими свободами, то в эпоху империи оно утратило свою гражданственность, стало орудием льстеца и превратилось в риторику, исполненную лишь поверхностного блеска. В качестве причин упадка он называл: безнравственность молодежи, беспечность родителей, недостаток образования в области грамматики, права, философии, пустячную тематику речей, декламаторский стиль, забвение старой традиции. К тому же на историка повлияла смена политических условий: уменьшение влияния народа на политику и упадок судебной практики вытеснили свободу слова и прекратили развитие риторики. Образцом для Тацита был Марк Туллий Цицерон (Marcus Tullius Cicero), от которого он унаследовал многие мысли, а также стиль и язык, которые отличают «Диалог об ораторах» от всех других произведений Тацита. Поскольку «Диалог» вышел анонимно, а стиль и язык напоминали Цицерона, некоторые приписывали авторство этого произведения Марку Фабию Квинтилиану (Marcus Fabius Quintilianus), Гаю Светонию Транквиллу (Gaius Suetonius Tranquillus) или Плинию Младшему. Так уже в ранних произведениях Тацита рождался знаменитый «тацитовский» стиль, достоинства которого состояли не только в совершенстве литературного изложения, но и в умении обойти острые сюжеты с помощью иносказаний, иронии, поэтических метафор.

Появление исторических трудов Тацита относится ко времени царствования Траяна, когда справедливость и мягкость правителя обеспечила свободу слова. Он начал с двух очерков, появившихся в 98 г. н.э.: «Жизнеописание Юлия Агриколы» и «О происхождении германцев и местоположении Германии».

«Жизнеописание Юлия Агриколы» — биография его тестя, замечательного римского полководца Гнея Юлия Агриколы — относится к традиционному в Риме жанру похвального слова, произносимого в честь усопшего, воздающего хвалу его гражданским доблестям и военным подвигам. Это произведение, небольшое по размерам, состоит из 46 глав. Биография Юлия Агриколы была издана Тацитом в первые годы правления Траяна, приход к власти которого связывали с восстановлением законности в государстве. Однако Тациту было очевидно, что в Риме уже был невозможен возврат к демократическому правлению и подлинной свободе слова. Автор не придерживался строго рамок биографии, он обогатил её географическими и этнографическими вставками. Тацит набрасывает образ своего тестя, который прославился там как способный наместник и вождь, завоевав расположение даже жителей покоренной Британии. Жизнеописание Агриколы открывается размышлениями историка о своей эпохе, по которым мы можем судить, что стояло за внешними фактами блестящей карьеры Тацита. В течение долгих лет правления Домициана люди были обречены на молчание и страх. Не оказывая сопротивления злу, они становились соучастниками кровавых преступлений тирана. Тацит вел рассказ о жизни и делах своего тестя и одновременно говорил о себе, возможно, отвечая тем, кто мог осуждать его собственную службу при жестоком и деспотичном императоре. Он создал образ достойного государственного мужа, исполнявшего свой гражданский долг, невзирая на произвол императорской власти.

Сочинение это также изобилует материалом для знакомства с эпохою вообще. Автор сообщает важные сведения о населении Британских островов и о нравах римского общества во время Домициана. Язык не чужд искусственности, смягчаемой теплотою тона, богатством живописи. Фигура героя и фон, на котором она рисуется, написаны мастерски. По мысли Тацита, хорошие люди могут жить и действовать и при худых государях; силою духа в подвигах для процветания государства и стойким воздержанием от участия в злодеяниях тиранов они приобретают славу для себя и показывают другим добрый пример. Источником для произведения стали воспоминания самого Юлия Агриколы и его отчёты из Британии.

В том же году Тацит издал свою небольшую, но знаменитую «Германию» или «О происхождении германцев и местоположении Германии». В общем очерке (1-27 главы) Тацит обозначил границы страны германцев, упомянул об их происхождении, а также описал их социальный строй, политическое устройство германского государства, общественную жизнь, а также быт германцев. В следующей части (28-46 главы) Тацит охарактеризовал отдельные народы, особенности их учреждений и обычаи. В оценке германцев Тацит довольно объективен. Свой анализ Тацит провёл с позиции представителя римской аристократии, прекрасно осознавшего различия культурных уровней римлян и германцев, безоговорочно веровавшего в то, что мир варварства и мир цивилизации изначально антагонистичны. Однако в отличие от своих современников, видевших в тех, кто не был гражданином Рима, примитивных, низших существ, движимых исключительно животными инстинктами и не способных к творческой, созидательной деятельности, он продемонстрировал более взвешенный и объективный подход. Признавая тот факт, что германцы находились на более низкой ступени культурного развития, чем римляне, Тацит вместе с тем подчеркивал, что они обладали рядом чрезвычайно ценных качеств, которые утрачены гражданами Вечного города. Корнелий Тацит стал первым из римских авторов, кто издал монографию этнографического плана о жизни чужих племён.

Интерес римского общества к жизни народов, населявших пограничные с империей земли, в частности к германцам, был связан с постоянными войнами, которые вёл император.

Учёные много спорили о «Германии» Тацита. Одни утверждали, что это только политический памфлет, написанный с целью удержать Траяна от гибельного похода вглубь Германии рассказом о силе её племён. Другие считают её сатирой на римские нравы или утопией политического сентименталиста, видевшего золотой век в первобытном неведении.15 Правильным можно назвать лишь тот взгляд, который считает сочинение Корнелия Тацита серьёзным этнографическим этюдом о жизни народов, начинавших играть видную роль в римской истории. Составленная на основании если не личных наблюдений, то сведений из первых рук и изучения всего раньше написанного о предмете, «Германия» является важным дополнением к главным историческим сочинениям Тацита. Для науки о германских древностях большое счастье, что во главе её источников стоит замечательное произведение, давшее возможность начать историю Германии с I в. н. э. В нём сообщаются незаменимые данные, хотя зачастую и не подтверждённые никакими археологическими материалами.

Разногласия в оценке «Германии» Тацита вытекали из того, что моралистический элемент в ней ещё более силен, чем в «Жизнеописании Юлия Агриколы»: римлянин, встревоженный бедствиями Родины, невольно строит печальные антитезы между слабостью соотечественников и силою угрожавшего им неприятеля. Но изображение у Тацита нравов полудиких соседей далеко не идиллическое. Глубокой исторической прозорливостью звучат слова из 33 главы: «Да пребудет, молю я богов, и еще больше окрепнет среди народов Германии если не расположение к нам, то, по крайней мере, ненависть к своим соотечественникам, ибо, когда империи угрожают неотвратимые бедствия, самое большее, чем может порадовать нас судьба, – это распри между врагами».16 В этих словах автор выразил пожелание, чтобы не прекращались междоусобия германских варваров, так как раздоры внешних врагов отдаляли наступление грозного рока, который готовили государству его внутренние неустройства.

В данной работе Тацит опирался преимущественно на вторичные источники – произведения греческого историка Посидония, а из латинских авторов – Цезаря, Саллюстия, Ливия, Веллея Патеркула, а в особенности, на произведение Плиния Старшего «Германская война». Современную ему Германию Тацит мог знать также по сообщениям купцов и воинов.

Он обратил внимание на то, что общественное устройство германцев базировалось на принципах демократии, что власть их вождей была ограничена такими представительными органами, как советы старейшин, что цари у них выбирались из числа наиболее достойных и мудрых. С особым пиететом он повествовал о моральных установлениях германцев. В частности он отмечал следующее: «Браки у них соблюдаются в строгости, и ни одна сторона их, нравов не заслуживает такой похвалы, как эта, ведь они почти единственные из варваров довольствуются, за очень немногим исключением, одной женой, а если кто и имеет по несколько жен, то его побуждает к этому не любострастие, а занимаемое им положение. Так награждается их целомудрие, и они живут, не зная порождаемых зрелищами соблазнов, не развращаемые обольщеньями пиров».17

Особо Тацит акцентировал внимание читателей на том, что «пороки там ни для кого не смешны, и развращать и быть развращенным у них [германцев] не называется идти в ногу с веком». Не прошло мимо пристального взгляда Тацита и то, что «ростовщичество и извлечение выгоды из него германцам неизвестно и это оберегает их от него надежнее, чем, если бы оно воспрещалось».18

Трактат Тацита, построенный на неявном сравнении образа жизни, обычаев, черт характера римлян и германцев, общественного устройства союза германских племён и Римской империи, по сути, был первым в истории европейской общественной мысли трудом, где давалась критика цивилизации как таковой. В своём труде Тацит особо отметил, что одновременно с прогрессом в развитии культуры общество утрачивает первоначальный дух свободы, а переизбыток материальных благ приводит его к корыстолюбию и порокам. Таким образом, Тацита можно считать первым автором, сформулировавшим идею о том, что цивилизация несет с собой не только благо, но и зло.

В этом, думается, прежде всего, необходимо видеть заслугу Тацита, так как до него мир цивилизации (а по представлениям древних римлян, это было географическое пространство, ограниченное рамками Римской империи) воспринимался исключительно в позитивном ключе. Говоря другими словами, Тациту принадлежит приоритет в постановке проблемы, которая и до сегодняшнего дня не потеряла своей актуальности, — проблемы соотношения культуры и цивилизации.

Следует также отметить, что Тацит первым из европейских мыслителей сформулировал критерии, позволяющие провести пограничную линию между странами и государствами цивилизованными и нецивилизованными. По его мнению, цивилизованные народы жили в городах, они были способны возделывать землю и получать обильные урожаи, обрабатывать металлы и создавать произведения искусства. Признаком цивилизованности, по Тациту, являлось имущественное и профессиональное расслоение общества, выделение в нем людей, занимавшихся специализированной деятельностью, связанной с управлением, судопроизводством, отправлением религиозных обрядов, смена форм брака и изменение его роли в общественной жизни.

По сути, Тацитом назывались все те признаки, на которых акцентирует внимание большинство этнографов XX-XXI вв., исследовавших в своих сочинениях проблемы культурно-исторической типологии и стадий исторического развития человеческого общества. Тацита, наряду с греческими авторами, можно отнести к числу первых этнографов, заложивших основы исследования локальных культур, выработавших принципы систематизации этнографического материала, на которые опираются в своих исследованиях и современные этнологи.

После Тацита практически никто из римских мыслителей этнокультурологическими проблемами не занимался. Общественную мысль Древнего Рима периода заката волновали совершенно иные вопросы, и прежде всего связанные с утверждением нового — христианского — мировоззрения. Духовная атмосфера тех лет отнюдь не стимулировала разработку культурологической проблематики, которая постепенно была оттеснена на периферию философского поиска.

Главными историческими трудами Тацита являются «История» и «Анналы». Композиционно они очень близки и уже в древности часто рассматривались как единое сочинение. «История» появилась в период между 104 и 109 гг. н.э. Произведение состоит из 14 книг, которые охватывают время 69-96 гг. н.э., то есть правление императоров Гальбы, Отона, Вителлия, а из династии Флавиев — Веспасиана (69-79 гг. н.э.), Тита (79-81 гг. н.э.) и Домициана (81-96 гг.н.э.). Тацит описал период, в который жил он сам. Сохранились книги II-V, часть книги V, посвященные 69-70 гг. н.э. После начала правления Веспасиана не хватало описания правления Тита и Домициана. В «Истории» Тацит писал «о временах, исполненных несчастий, изобилующих жестокими битвами, смутами и распрями, о временах диких и неистовых даже в мирную пору».19

Повествование Тацита лишено высокого героического пафоса, который вдохновлял историков, писавших о республиканском Риме. Тациту очевидно крушение основ римского общества, падение нравов, попрание свобод, всеобщее безразличие к судьбе государства. В императорскую эпоху содержанием истории стала борьба за власть, поэтому движение событий Тацит передал через столкновение характеров; драматизм эпохи находил выражение в неповторимом напряженном стиле его прозы. Историк считал, что «золотой век» Рима остался в прошлом, и ощущал свое одиночество в мире, где было утрачено само понимание староримских этических идеалов, чуждых эпохе, в которой он жил и творил.

«Анналы» создавались немного позже «Истории», Тацит писал их с 109 по 116 гг. н.э. Возможно, они состояли из 16 книг, которые охватывали период 14-68 гг. н.э., то есть правление императоров из династии Юлиев–Клавдиев. Сохранились книги I-IV, часть V и VI, XI без начала, XVI без конца. В них рассказывается о правлении Тиберия (14-37 гг. н.э.), последнем периоде правления Клавдия (41-54 гг. н.э.) и о начале правления Нерона (64-68 гг. н.э.). Не хватает сведений о правлении Калигулы (37-41 гг. н.э.), Клавдия (41-47 гг. н.э.) и Нерона (66-68 гг. н.э). Оценивая предшествующую историографию, Тацит полагал, что знаменитые историки весьма красноречиво рассказали, а значит, и увековечили былые победы и неудачи римского народа. С момента битвы при Акции (31 г. до н.э.), когда власть оказалась в одних руках, правду начали фальсифицировать, ибо одни писатели льстили власть имущим, другие же их ненавидели. Тацит старался писать без пристрастия. Невозможно отрицать его точности в изложении фактов, но он всё же приводил собственную трактовку и не всегда был объективен. Тацит писал с явной морализаторской тенденцией. Мерой человека для него являлась добродетель, отсутствие которой он считал вырождением и упадком. Задачу «Анналов» он определил так: «Я считаю важнейшей обязанностью анналов сохранить память о проявлениях добродетели и противопоставить бесчестным словам и делам устрашение позором в потомстве».20 В изложении истории Тацит не принимал во внимание всю империю, но ограничился историей города-государства. Об Италии, провинциях и людях, делавших там политику, Тацит говорил мимоходом. Зато он выдвинул на первый план фигуры императоров и придворных. В оценке их деяний историк оказался также хорошим психологом. Однако вследствие личных переживаний, особенно при Домициане, подозрительности и пессимизма, предпочитал подчеркивать их проступки. Риторику Тацит применял очень сдержанно, но прибегал к ней в потрясающих зрителя описаниях, рассчитанных на эффект.

Вопрос об источниках Тацита довольно запутан. Его ссылки, как правило, безымянны: «некоторые авторы», «многие», «очень многие», «историки тех времен», «некоторые утверждают», «некоторые отрицают». В «Истории» он ссылался на Плиния Старшего и записки Мессалы. В «Анналах» цитировал Плиния Старшего, Фабия Рустика, записки Юлии Агриппины Младшей, Домиция Корбулона, протоколы сената и римские хроники.21 Вначале Тацит писал под влиянием стиля Саллюстия и Марка Туллия Цицерона и на этой основе развил собственный оригинальный стиль, который отличали сдержанность, суровость и лаконичность манеры выражения. Читатель должен понять больше, чем написано. В синтаксисе, в подборе выражений Тацит избегал всего привычного. Он употреблял поэтические слова и обороты.

Таким образом, в мастерстве Тацита гармонично сочетались искусство литератора и историка, его описания эпохи являются подлинными шедеврами. Тацит – противник тирании, ненависть к тиранам пронизывает все его сочинения. Историк, по мнению Тацита, должен беспристрастно описывать добрые дела и подвиги, преступления и позор, чтобы читатель избрал для себя примеры и для подражания, и для порицания. Тацит принадлежит к представителям художественно-дидактического направления в античной историографии. Диалектическое понимание истории в ее противоречиях составляет самую ценную черту Тацита как историка. Главным условием успеха исторического сочинения, считал Тацит, является яркое, увлекательное изображение событий политической и военной истории Римской империи. Отдавая дань традициям, многие причины поражений и побед, убийства тиранов и злодеяний римлян в провинциях он объясняет влиянием богов, рока, судьбы, а не закономерностями исторического развития.

Плиний Младший восхищался литературными талантами Тацита и предрекал «Истории» бессмертие: «Предсказываю – и мое предсказание не обманывает меня, – что твоя «История» будет бессмертна; тем сильнее я желаю (откровенно сознаюсь) быть включенным в неё».22 Но, несмотря на это, современники не оценили сочинений Тацита: время созданий монументальных исторических трудов отошло в прошлое. В последующий период Тацит считался трудным по стилю неклассическим автором и был известен только учёным. Только в IV веке н.э. к произведениям Тацита обратился Аммиан Марцеллин. Сидоний Аполлинарий в V веке высказывал одобрение произведениям Тацита. Христианских писателей в нём отталкивало непонимание новой веры. Таким образом, Тацит мало повлиял на духовное развитие древнего мира. В средние века рукописи его покоились во мраке монастырских книгохранилищ, редко упоминаемые летописцами – лишь в IX веке Рудольф Фулдский продемонстрировал знакомство с некоторыми произведениями Тацита. Только с XIV века они вновь появляются на свет, и открывается эра нового влияния Тацита. Рукописи его разыскивали учёные, светские меценаты и Римские папы давали средства на это. Сочинения Тацита начали печататься с 1469 года и с XVI века являлись предметом всё растущего интереса политиков, учёных и писателей различных стран. Тогда уже возникли многочисленные издания и толкования. В XVII веке Тацит стал очень популярен во Франции именно с литературной стороны: он привлекал французских филологов и вдохновлял поэтов. В XVIII веке Вольтер отдал честь его таланту, Монтескьё на нём основывал свое понимание истории Рима, Руссо и энциклопедисты находили много духовного родства с ним. Сильный философский и политический интерес к Тациту пришёл в XIX веке, его ненавидел Наполеон I. В этот период началась эпоха специального научного изучения Тацита как писателя. В нашей стране крупнейшим исследователем трудов Тацита является Георгий Степанович Кнабе, историк, филолог, культуролог. Он первым издал собрание сочинений Корнелия Тацита в 2-х томах, написал биографию великого историка, посвятил ему несколько статей в «Вестнике древней истории». В 1983 году Г.С. Кнабе защитил докторскую диссертацию на тему «Корнелий Тацит и социально-политические противоречия раннего принципата в Риме».

Таким образом, можно заключить, что творческое наследие Публия Корнелия Тацита оказало значительное влияние на мировоззрение учёных эпохи Просвещения и по сей день остаётся одним из важнейших источников по истории Рима начала нашей эры.

Глава 2. Материальная культура германцев.

§ 1. Хозяйственная деятельность.

В своём повествовании о германцах Корнелий Тацит дал небольшое описание германской земли и климатических условий Германии: «Хотя страна кое-где и различается с виду, все же в целом она ужасает и отвращает своими лесами и топями; наиболее влажная она с той стороны, где смотрит на Галлию, и наиболее открыта для ветров там, где обращена к Норику и Паннонии; в общем, достаточно плодородная, она непригодна для плодовых деревьев».23 Из этих слов можно сделать вывод о том, что большая часть территории Германии в начале нашей эры была покрыта густыми лесами и изобиловала болотами, однако, в то же время достаточное место занимали земли для ведения сельского хозяйства. Важным является также и замечание о непригодности земли для плодовых деревьев. Далее Тацит прямо говорил, что германцы «не сажают плодовых деревьев». Это отражено, например, в делении германцами года на три части, что также освещено в «Германии» Тацита: «И по этой причине они делят год менее дробно, чем мы: ими различаются зима, и весна, и лето, и они имеют свои наименования, а вот название осени и её плоды им неведомы».24 Наименование осени у германцев действительно появилось позднее, с развитием садоводства и виноградарства, так как под осенними плодами Тацит подразумевал плоды фруктовых деревьев и виноград.25

Хрестоматийно известно высказывание Тацита о германцах: «Они ежегодно сменяют пашню, у них всегда остается излишек полей».26 Большинство учёных сходятся во мнении, что это свидетельствует об обычае передела земельных участков внутри общины. Однако в этих словах некоторые учёные, в частности Допш, усматривали свидетельство существования у германцев переложной системы землепользования, при которой пашню приходилось систематически забрасывать для того, чтобы почва, истощённая экстенсивной обработкой, могла восстановить свое плодородие.27 Возможно, слова «et superest ager» означали и другое: автор имел в виду обширность незанятых под поселение и необработанных пространств в Германии. Доказательством этому может служить легко заметное отношение Корнелия Тацита к германцам как к людям, относившимся к земледелию с долей равнодушия: «И они не прилагают усилий, чтобы умножить трудом плодородие почвы и возместить, таким образом, недостаток в земле, <…>, не огораживают лугов, не поливают огороды». А подчас Тацит прямо обвинял германцев в презрении к труду: «И гораздо труднее убедить их распахать поле и ждать целый год урожая, чем склонить сразиться с врагом и претерпеть раны; больше того, по их представлениям, потом добывать то, что может быть приобретено кровью, – леность и малодушие». К тому же, судя по всему, взрослые и способные носить оружие мужчины вообще не работали на земле: «самые храбрые и воинственные из них, не неся никаких обязанностей, препоручают заботы о жилище, домашнем хозяйстве и пашне женщинам, старикам и наиболее слабосильным из домочадцев, тогда как сами погрязают в бездействии».28 Однако, повествуя о жизненном укладе эстиев, Тацит отметил, что «Хлеба и другие плоды земные выращивают они усерднее, чем принято у германцев с присущей им нерадивостью».29

В германском обществе того времени развивалось рабство, хотя оно ещё не играло большой роли в хозяйстве, и большинство работ лежало на плечах членов семьи господина: «Рабов они используют, впрочем, не так, как мы: они не держат их при себе и не распределяют между ними обязанностей: каждый из них самостоятельно распоряжается на своем участке и у себя в семье. Господин облагает его, как если б он был колоном, установленной мерой зерна, или овец и свиней, или одежды, и только в этом состоят отправляемые рабом повинности. Остальные работы в хозяйстве господина выполняются его женой и детьми». 30

По поводу выращиваемых германцами культур Тацит однозначен: «От земли они ждут только урожая хлебов».31 Однако сейчас есть свидетельства, о том, что помимо ячменя, пшеницы, овса и ржи, германцы сеяли также чечевицу, горох, бобы, лук-порей, лён, коноплю и красильную вайду, или синильник. 32

Огромное место в системе хозяйства германцев занимало скотоводство. По свидетельству Тацита о Германии, «мелкого скота в ней великое множество» и «германцы радуются обилию своих стад, и они – единственное и самое любимое их достояние». Однако он отметил то, что «по большей части он малорослый, да и быки лишены обычно венчающего их головы горделивого украшения». 33

Свидетельством того, что скот действительно играл немаловажную роль в хозяйстве германцев того времени может служить тот факт, что при незначительном нарушении каких-либо норм обычного права штраф выплачивался именно скотом: «при более легких проступках наказание соразмерно их важности: с изобличенных взыскивается определенное количество лошадей и овец». Также скот играл важную роль при свадебном обряде: жених должен был преподнести невесте в подарок быков и лошадь. 34

Лошадей германцы использовали не только в хозяйстве, но и в военных целях – Тацит с восхищением рассказывал о мощи конницы тенктеров: «Наделенные всеми подобающими доблестным воинам качествами, тенктеры к тому же искусные и лихие наездники, и конница тенктеров не уступает в славе пехоте хаттов». Однако описывая фенов, Тацит с брезгливостью отмечает общий низкий уровень их развития, в частности указывая и на отсутствие у них лошадей. 35

Что же касаемо наличия у германцев присваивающих отраслей хозяйства, то Тацит в своём труде упоминал и о том, что «когда они не ведут войн, то много охотятся».36 Однако подробностей относительно этого далее не следует. О рыболовстве же Тацит не упоминает вовсе, хотя часто акцентировал внимание на том, что многие германцы жили по берегам рек.

Особо Тацит выделял племя эстиев, повествуя о том, что «они обшаривают и море и на берегу, и на отмелях единственные из всех собирают янтарь, который сами они называют глезом. Но вопросом о природе его и как он возникает, они, будучи варварами, не задавались и ничего об этом не знают; ведь он долгое время лежал вместе со всем, что выбрасывает море, пока ему не дала имени страсть к роскоши. У них самих он никак не используется; собирают они его в естественном виде, доставляют нашим купцам таким же необработанным и, к своему изумлению, получают за него цену».37 Однако в данном случае Тацит ошибался: ещё в эпоху каменного века, задолго до установления сношений с римлянами, эстии собирали янтарь и выделывали из него всевозможные украшения. 38

Таким образом, хозяйственная деятельность германцев представляла собой соединение земледелия, возможно переложного, с осёдлым скотоводством. Однако земледельческая деятельность не играла такой большой роли и не была такой престижной, как скотоводческая. Земледелие в основном было уделом женщин, детей и стариков, тогда как сильные мужчины занимались скотом, которому отводилась значительная роль не только в системе хозяйства, но и в регуляции межличностных отношений в германском обществе. Особо хочется отметить то, что германцами в их хозяйстве широко применялись лошади. Небольшую роль в хозяйственной деятельности играли рабы, положение которых трудно охарактеризовать как тяжёлое. Иногда на хозяйство непосредственно влияли природные условия, как, например, у германского племени эстиев.

§2. Оружие.

Через весь труд Тацита проходит мысль о воинственности германцев. Поэтому вполне логичным является необходимость описания их оружия.

Тацит обратил наше внимание на то, что «<…> железо, судя по изготовляемому ими оружию, у них не в избытке».39 Из этих слов мы можем сделать вывод, что основным материалом для изготовления оружия у германцев, скорее всего, служило дерево.

Оружие их не отличалось разнообразием: «Редко кто пользуется мечами и пиками большого размера; они имеют при себе копья, или, как сами называют их на своем языке, фрамеи, с узкими и короткими наконечниками, однако настолько острыми и удобными в бою, что тем же оружием, в зависимости от обстоятельств, они сражаются как издали, так и в рукопашной схватке. И всадник также довольствуется щитом и фрамеей, тогда как пешие, кроме того, мечут дротики, которых у каждого несколько, и они бросают их поразительно далеко».40 Отсюда мы можем заключить, что основным оружием для германцев была фрамея, выполнявшая функции как атакующего, так и оборонительного оружия. К тому же фрамея входила в снаряжение и пеших воинов, и всадников. Кроме того, у пеших воинов на вооружении были ещё и дротики. В качестве основного оборонительного оружия выступал щит.

Что же касается внешнего вида воинов, то «пешие <…> совсем нагие или прикрытые только легким плащом. У них [германцев] не заметно ни малейшего стремления щегольнуть убранством, и только щиты они расписывают яркими красками. Лишь у немногих панцири, только у одного-другого металлический или кожаный шлем».41 Исходя из этого, очевидно, что германцы не уделяли большого внимания украшению воинов и даже тщательной их защите.

Однако оружие у германцев имело ещё и особое, сакральное, значение. Оно играло важную роль в общественной жизни и проходило с германским мужчиной через всю его жизнь. Например, при голосовании на советах племён поднятые вверх копья выступали как знак одобрения: «Если их [старейшин] предложения не встречают сочувствия, участники собрания шумно их отвергают; если, напротив, нравятся, – раскачивают поднятые вверх фрамеи: ведь воздать похвалу оружием, на их взгляд, – самый почетный вид одобрения». И вообще «Любые дела – и частные, и общественные – они рассматривают не иначе как вооруженные». 42

Оружие играло определяющую роль в обряде посвящения юноши в мужчину. Только после проведения этого ритуала, молодой человек мог носить щит и фрамею. Тацит сравнил этот обряд с обычаем римлян облачать юношей в мужскую тогу при посвящении в мужи: «Но никто не осмеливается, наперекор обычаю, носить оружие, пока не будет признан общиною созревшим для этого. Тогда тут же в народном собрании кто-нибудь из старейшин, или отец, или родичи вручают юноше щит и фрамею: это – их тога, это первая доступная юности почесть». 43

Врытые в землю копья использовались германцами в спортивных играх и упражнениях: «Обнаженные юноши, для которых это не более как забава, носятся и прыгают среди врытых в землю мечей и смертоносных фрамеей». 44

Оружие также сопровождало германского мужчину в последний путь: «В пламя костра они не бросают ни одежды, ни благовоний; вместе с умершим предается огню только его оружие, иногда также и его конь». 45

В некоторых германских племенах были небольшие особенности обращения с оружием. Например, у свионов «оружие в отличие от прочих германцев не дозволяется у них иметь каждому: оно всегда на запоре и охраняется стражем». К тому же у свионов был хороший флот, что было обусловлено близостью их проживания к Северному и Балтийскому морям: «Помимо воинов и оружия, они сильны также флотом. Их суда примечательны тем, что могут подходить к месту причала любою из своих оконечностей, так как и та и другая имеют у них форму носа. Парусами свионы не пользуются и весел вдоль бортов не закрепляют в ряд одно за другим; они у них, как принято на некоторых реках, съемные, и они гребут ими по мере надобности то в ту, то в другую сторону». 46

У готонов, ригиев и лемовиев были отличающие их от других германцев «круглые щиты, короткие мечи».47 Описывая племя эстиев, Тацит указывал на то, что «меч у них – редкость; употребляют же они чаще всего дреколье».48 Фенны, которых Тацит в своём повествовании выделял как поразительных дикарей, отличавшихся совершенной дикостью и в отношении оружия: «все свои упования они возлагают на стрелы, на которые, из-за недостатка в железе, насаживают костяной наконечник». 49

Итак, из всего вышесказанного можно заключить, что у германцев было как атакующее (фрамеи, дротики), так и оборонительное (щиты) оружие. Защита воинов специальными средствами была слабо характерна для германцев того времени. Основным материалом для изготовления оружия в связи с недостатком железа было дерево и кость. Оружие играло также важную роль в общественной жизни: оно было необходимо при голосовании на советах, посвящении юношей в мужи, погребении, а также спортивных играх. Отдельные германские племена имели некоторые особенности в вооружении и обращении с ним, как, например, свионы, эстии, фенны.

§3. Поселения и жилище.

В своём очерке о германцах Тацит постоянно сравнивает их быт и обычаи с римскими. Не стало исключением и описание поселений германцев: «Хорошо известно, что народы Германии не живут в городах и даже не терпят, чтобы их жилища примыкали вплотную друг к другу. Селятся же германцы каждый отдельно и сам по себе, где кому приглянулись родник, поляна или дубрава. Свои деревни они размещают не так, как мы, и не скучивают теснящиеся и лепящиеся одно к другому строения, но каждый оставляет вокруг своего дома обширный участок, то ли, чтобы обезопасить себя от пожара, если загорится сосед, то ли из-за неумения строиться».50 Можно сделать вывод, что германцы не создавали даже поселений городского типа, не говоря уже о городах в римском или современном понимании этого слова. Судя по всему, германские поселения того периода представляли собой деревни хуторного типа, для которых как раз характерно достаточно большое расстояние между строениями и участок земли рядом с домом.

О качестве постройки самих жилых домов Тацит был весьма невысокого мнения. Он отмечает, что основным материалом для этого служило дерево: «Строят же они, не употребляя ни камня, ни черепицы; всё, что им нужно, они сооружают из дерева, почти не отделывая его и не заботясь о внешнем виде строения и о том, чтобы на него приятно было смотреть».51 Надо заметить, что каменные дома действительно появились у германцев значительно позже. Причём, судя по имевшимся в германских языках строительным терминам, умением их возводить германцы обязаны римлянам52. Из этого же отрывка мы можем заключить, что и внешний вид зданий оставлял желать лучшего. Однако Тацит тут же отметил: «Впрочем, кое-какие места на нём [строении] они с большой тщательностью обмазывают землёй, такой чистой и блестящей, что создается впечатление, будто оно расписано цветными узорами».53 Вероятнее всего, Тацит под чистой и блестящей землёй, которой германцы обмазывали свои дома, подразумевал глину разных оттенков. Это подтверждают, например, данные археологических исследований, в ходе которых удалось выяснить, что германцы для жилья строили мазанки на основе из кольев и веток. 54

О наличии у германцев каких-либо хозяйственных построек, кроме как подземных ям, Тацит не упоминает. «У них принято также устраивать подземные ямы, поверх которых они наваливают много навоза и которые служат им убежищем на зиму и для хранения съестных припасов, ибо погреба этого рода смягчают суровость стужи, и, кроме того, если вторгается враг, все неприбранное в тайник подвергается разграблению, тогда как о припрятанном и укрытом под землёй он или остаётся в неведении или не добирается до него, хотя бы уже потому, что его нужно разыскивать».55 Как можно заключить из этих слов, такие погреба, устраиваемые германцами, по-видимому, неподалёку от своих жилищ, не были заметны. Они несли не только функцию хранения продуктов питания, но и функцию защиты людей от зимних холодов, а также от грабительских набегов неприятелей.

Таким образом, можно заключить, что германцы в I веке нашей эры жили в сельских поселениях хуторного типа, с постройками, расположенными на значительном расстоянии друг от друга. Сами строения строились исключительно из дерева, стены их обмазывались глиной разных оттенков. В качестве погребов для хозяйственных целей германцы использовали специально вырытые ямы, которые также несли функцию защиты от зимних холодов и служили убежищем во время набегов врагов.

§4. Одежда.

Одну из глав «Германии» Тацит посвятил одежде германцев. Но, к сожалению, многие данные, предоставленные нам великим писателем и историком, зачастую не соответствуют действительности и не подтверждаются археологическими данными.

Он отмечал, что в основной массе их одежда одинакова и примитивна: «Верхняя одежда у всех – короткий плащ, застегнутый пряжкой, а если её нет, то шипом. Ничем другим не прикрытые, они проводят целые дни у разожженного в очаге огня».56 Надо сказать, что археологические находки это подтверждают. Действительно универсальной повседневной одеждой германцев был короткий плащ. Он представлял собой прямоугольный кусок шерстяной ткани типа пледа, который можно было обернуть вокруг тела в плохую погоду, использовать как одеяло в холодную ночь или накинуть на одно или оба плеча. Обычно его закрепляли на правом плече с помощью металлической фибулы или деревянной шпилькой, которые Тацит именует пряжкой и шипом. Под плащ надевали льняную нижнюю одежду. 57

Однако особо Тацит выделял одеяние богатых германцев: «Наиболее богатые отличаются тем, что, помимо плаща, на них есть и другая одежда, но не развевающаяся, как у сарматов или парфян, а узкая и плотно облегающая тело».58 Вероятно, под узкой и плотно облегающей одеждой Тацит подразумевал штаны, которые как раз появляются в Европе, по данным археологии, в конце I века нашей эры.59 Возможно, их появление у германцев было связано с их контактами с кочевниками, которые большую часть времени проводили в седле. Но не вполне верно, что ношение штанов было привилегией богачей. Это была будничная одежда абсолютного большинства населения. 60

Судя по рассказу Тацита, германский гардероб включал не только шерстяные и льняные одежды, но и кожаные: «Носят они и шкуры диких зверей, те, что обитают у берегов реки, – какие придется, те, что вдалеке от них, – с выбором, поскольку у них нет доставляемой торговлей одежды. Последние убивают зверей с разбором и по снятии шерсти нашивают на кожи куски меха животных, порождаемых внешним Океаном или неведомым морем».61 Хотя Тацит и подчёркивает, что германцы использовали меха морских животных, пока в захоронениях одежда из таких мехов не обнаружена. 62

Тацит создаёт впечатление, что германские женщины носили ту же одежду, что и мужчины лишь с небольшими дополнениями в виде накидок: «Одежда у женщин не иная, чем у мужчин, разве что женщины чаще облачаются в льняные накидки, которые они расцвечивают пурпурною краской, и с плеч у них не спускаются рукава, так что их руки обнажены сверху донизу, как открыта и часть груди возле них».63 Это не совсем так. Нет никаких данных, что женщины носили штаны. Если в захоронении и обнаруживают тело, с надетыми на него штанами, то это всегда тело мужчины. Одежда на телах женщин, как правило, резко отличается от мужской. Чаще всего женщины одеты в шерстяные юбки и льняные платья различной длины.64 Особо упоминает Тацит об обнажённых руках у германских женщин в связи с тем, что платье римских женщин было снабжено рукавами. 65

Таким образом, повседневной одеждой германцев был короткий плащ, застёгнутый пряжкой. Ко всему прочему будничной одеждой германцев можно считать льняные штаны. Женщины в основном носили шерстяные юбки и льняные платья. Материалами для изготовления одежды служили лён, шерсть, а также кожа.

§5. Пища.

Если верить «Германии» Тацита, то пища германцев I века нашей эры не отличалась особым разнообразием и изысканностью: «Пища у них простая: дикорастущие плоды, свежая дичина, свернувшееся молоко, и насыщаются они ею безо всяких затей и приправ».66 Однако данные археологических исследований говорят о том, что на самом деле картина была гораздо более сложной. Учёные исследовали желудки людей, чьи тела были обнаружены в торфяных болотах. Судя по всему, главную роль в питании германцев играло зерно, особенно ячмень и пшеница, а также разные другие злаки. Помимо культурных зерновых собирали и ели дикорастущие злаки. Кости животных из поселений показывают, что мясо также было частью питания германцев, хотя, возможно, и не самой важной. Присутствие железных вертелов в некоторых поселениях заставляет предполагать, что мясо запекали или жарили. Дичь обеспечивала разнообразие питания. Удивительно, что Тацит, упоминая о том, что многие германские племена проживают по берегам рек, упускает такой момент их жизни, как рыболовство, хотя в северных областях Германии оно играло ведущую роль. Среди диких плодов Германии отмечаются яблоки, сливы, груши и, возможно, вишня. Ягоды и орехи встречались в изобилии. Однако овощей германцам явно не хватало. Они выращивали горох и бобы, однако большинство наших современных овощей развились из своих диких предков в результате целых веков кропотливой работы. Древние германцы ценили различные травы. Изо льна и рыжика получали растительное масло. Как и другие народы древней Европы, германцы высоко ценили соль, особенно за то, что она помогала сохранять мясо. 67

Утренний приём германцами пищи также нашёл отражение в труде Тацита: «Встав ото сна, который у них обычно затягивается до позднего утра, они умываются, чаще всего теплой водою, как те, у кого большую часть года занимает зима. Умывшись, они принимают пищу; у каждого свое отдельное место и свой собственный стол».68 Здесь он снова сравнивает обычаи варваров с римскими: германцы умывались сразу после сна, тогда как римляне проделывали эту процедуру только после обеда; также в Риме не было обычая каждому иметь свой стол, в отличие от германцев. 69

Рассказывая о питье германцев, Тацит отмечает необычный для римлян напиток: «Их напиток – ячменный или пшеничный отвар, превращенный посредством брожения в некое подобие вина».70 С уверенностью можно сказать, что это было ячменное пиво. Археологические данные говорят о том, что при изготовлении пива его приправляли ароматными травами. Также есть данные о том, что популярно в германской среде было употребление напитков, сброженных на диких ягодах нескольких видов.71 Германские племена, жившие на границе с римлянами, приобретали у них вино, о чём также свидетельствует Тацит: «Живущие близ реки покупают и вино». 72

Отметив сдержанность германцев в пище, Тацит, однако, указывает на слабость их к пьянству: «Что касается утоления жажды, то в этом они не отличаются такой же умеренностью [в отличие от приёма пищи] Потворствуя их страсти к бражничанью и доставляя им столько хмельного, сколько они пожелают, сломить их пороками было бы не трудней, чем оружием». К тому же Тацит говорит прямо об их любви к пьянству: «Беспробудно пить день и ночь ни для кого не постыдно». 73

Итак, можно заключить, что в описании пищи германцев Тацит был весьма далёк от истины, так как археологические данные свидетельствуют о разнообразии германского пищевого рациона. Они употребляли в пищу мясо, рыбу, среди диких плодов нужно упомянуть яблоки, сливы, груши, ягоды и орехи, выращивали горох и бобы. Основным напитком германцев было неведомое римлянам пиво, а также покупаемое у них вино.

Заключение

Жизнь Публия Корнелия Тацита не может быть воспроизведена с точностью и полнотою. Факты биографии Тацита можно восстановить по немногочисленным свидетельствам античных авторов, в частности Плиния Младшего, и редким упоминаниям историка о своей жизни. Родом Тацит был из Южной Галлии, юношеские годы провёл в Риме, где учился красноречию. Уже в молодости он прославился своими речами, произносимыми им в качестве защитника или обвинителя на судах. Корнелий Тацит сделал хорошую карьеру, начав её при Флавиях. За свою жизнь он был квестором, консулом, наместником в провинции Азия, а также членом «Коллегии пятнадцати мужей».

Публий Корнелий Тацит оставил значительное литературное наследие. В нём есть так называемые «малые» произведения и произведения «значительные», а также многочисленные ораторские речи, которые, к сожалению, не дошли до нас. К «малым» произведения Тацита относятся «Диалог об ораторах», «Жизнеописание Юлия Агриколы», «О происхождении германцев и местоположении Германии». К «значительным» произведениям относят «Историю» и «Анналы». Для данного курсового исследования наибольший интерес представляет труд «О происхождении германцев и местоположении Германии». Это серьёзный этнографический этюд о жизни народов, начинавших играть в I веке нашей эры видную роль в римской истории. В нём сообщаются незаменимые данные, правда, зачастую не подтверждённые никакими археологическими материалами.

Исследуя и анализируя предоставленные в данном трактате данные относительно отдельных аспектов материальной культуры германцев, таких как хозяйственная деятельность, оружие, поселения и жилища, одежда и пища, и сопоставляя их с данными археологических исследований, можно сделать следующие выводы:

Хозяйственная деятельность германцев представляла собой соединение земледелия, возможно переложного, с осёдлым скотоводством. Однако земледельческая деятельность не играла такой большой роли и не была такой престижной, как скотоводческая. Земледелие в основном было уделом женщин, детей и стариков, тогда как сильные мужчины занимались скотом, которому отводилась значительная роль не только в системе хозяйства, но и в регуляции межличностных отношений в германском обществе. Особо хочется отметить то, что германцами в их хозяйстве широко применялись лошади. Небольшую роль в хозяйственной деятельности играли рабы, положение которых трудно охарактеризовать как тяжёлое. Иногда на хозяйство непосредственно влияли природные условия, как, например, у германского племени эстиев.

У германцев было как атакующее (фрамеи, дротики), так и оборонительное (щиты) оружие. Защита воинов специальными средствами была нехарактерна для германцев того времени. Основным материалом для изготовления оружия в связи с недостатком железа было дерево и кость. Оружие играло также важную роль в общественной жизни: оно было необходимо при голосовании на советах, посвящении юношей в мужи, погребении, а также спортивных играх. Отдельные германские племена имели некоторые особенности в вооружении и обращении с ним, как, например, свионы, эстии, фенны.

Германцы в I веке нашей эры жили в сельских поселениях хуторного типа, с постройками, расположенными на значительном расстоянии друг от друга. Сами строения строились исключительно из дерева, стены их обмазывались глиной разных оттенков. В качестве погребов для хозяйственных целей германцы использовали специально вырытые ямы, которые также несли функцию защиты от зимних холодов и служили убежищем во время набегов врагов.

Повседневной одеждой германцев был короткий плащ, застёгнутый пряжкой. Ко всему прочему будничной одеждой германцев можно считать льняные штаны. Женщины в основном носили шерстяные юбки и льняные платья. Материалами для изготовления одежды служили лён, шерсть, а также кожа.

В описании пищи германцев Тацит был весьма далёк от истины, так как археологические данные свидетельствуют о разнообразии германского пищевого рациона. Они употребляли в пищу мясо, рыбу, среди диких плодов нужно упомянуть яблоки, сливы, груши, ягоды и орехи, выращивали горох и бобы. Основным напитком германцев было неведомое римлянам пиво, а также покупаемое у них вино.

Тем не менее, несмотря на значительные неточности и не всегда подкрепленные источниками свидетельства, труд Публия Корнелия Тацита был и остаётся одним из основных письменных источников того времени, позволяющим исследователям реконструировать быт и нравы древних германцев.

Примечания

Введение

1. О происхождении германцев и местоположении Германии//Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах. Л., 1970. Т. I . С.353-373.
Письма Плиния Младшего//Письма Плиния Младшего. М., 1982. С.129, 136.
2. Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах – подготовили Кнабе Г.С., Грабарь-Пассек М.Е., Тронский И.М., Бобович А.С. Л., 1970.
3. Черняк Е.Б., Тормасов Б.А. Историки и история. М., 1997.
4. Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. СПб., 1901. Т.XXXIIA.
5. Пархоменко И.Т., Радугин А.А. Культурология в вопросах и ответах. М., 2001.
Шендрик А.И. Теория культуры: Учебное пособие для вузов. М., 2002.
6. Тодд М. Варвары. М., 2005.
7. Гуревич А.Я. Аграрный строй варваров. История крестьянства в Европе. М., 1985. Т.I.
8. Вейс Г. История культуры: Костюм. Украшения. Предметы быта. Вооружение. Храмы и жилища. Обычаи и нравы. М., 2002.

Глава 1. §1.

9. Плиний Младший. Указ. Соч. С.129
10. Тронский И.М. Корнелий Тацит//Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах. Л., 1970. Т.II. С.203.
11. Например, Корнелий Тацит. Указ. Соч. Т.I. С.374.
12. Плиний Младший. Указ. Соч. С.129

Глава 1. §2.

13. Например, Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах. Л., 1970.
14. Плиний Младший. Указ. Соч. С.129
15. Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. СПб., 1901. Т.XXXIIA. С.692-697.
16. Корнелий Тацит. Указ. Соч. Т.I. С.367.
17. Там же. Т.I. С.361.
18. Там же. Т.I. С.361, 364.
19. Там же. Т.II. С.10.
20. Там же. Т.I. С.109.
21. Тронский И.М. Указ. Соч. Т.II. С.232.
22. Плиний Младший. Указ. Соч. С. 136.

Глава 2. § 1.

23. Корнелий Тацит. Указ. Соч. Т.I. С.355.
24. Там же. Т.I. С.364.
25. Бобович А.С. Комментарий к «О происхождении германцев и местоположении Германии»//Корнелий Тацит. Сочинения в 2-х томах. Л., 1970. Т.I. С.437.
26. Корнелий Тацит. Указ. Соч. Т.I. С.364.
27. Гуревич А.Я. Древние германцы. Викинги. М.-СПб., 1999. С.7.
28. Корнелий Тацит. Указ. Соч. Т.I. С.364, 359-360.
29. Там же. Т.I. С.372.
30. Там же. Т.I. С.364.
31. Там же. Т.I. С.364.
32. Бобович А.С. Указ. Соч. Т.I. С.437.
33. Корнелий Тацит. Указ. Соч. Т.I. С.355.
34. Там же. Т.I. С.358-359, 361.
35. Там же. Т.I. С.367, 373.
36. Там же. Т.I. С.360.
37. Там же. Т.I. С.372.
38. Бобович А.С. Указ. Соч. Т.I. С.439.

Глава 2. § 2.

39. Корнелий Тацит. Указ. Соч. Т.I. С.355-356.
40. Там же. Т.I. С.355-356.
41. Там же. Т.I. С.355-356.
42. Там же. Т.I. С.358, 359.
43. Там же. Т.I. С.358, 359.
44. Там же. Т.I. С.363.
45. Там же. Т.I. С.364.
46. Там же. Т.I. С.371.
47. Там же. Т.I. С.371.
48. Там же. Т.I. С.372.
49. Там же. Т.I. С.373.

Глава 2. § 3.

50. Корнелий Тацит. Указ. Соч. Т.I. С.360.
51. Там же. Т. I. С.360.
52. Бобович А.С. Указ. Соч. Т.I. С.436.
53. Корнелий Тацит. Указ. Соч. Т.I. С.360.
54. Тодд М. Указ. Соч. С. 88.
55. Корнелий Тацит. Указ. Соч. Т.I. С.360.

Глава 2. § 4.

56. Корнелий Тацит. Указ. Соч. Т.I. С. 360.
57. Тодд М. Указ. Соч. С.109.
58. Корнелий Тацит. Указ. Соч. Т.I. С.360.
59. Тодд М. Указ. Соч. С.110.
60. Бобович А.С. Указ. Соч. Т.I. С.436.
61. Корнелий Тацит. Указ. Соч. Т.I. С.360-361.
62. Тодд М. Указ. Соч. С. 111.
63. Корнелий Тацит. Указ. Соч. Т.I. С.361.
64. Тодд М. Указ. Соч. С. 112-113.
65. Бобович А.С. Указ. Соч. Т.I. С.436.

Глава 2. § 5.

66. Корнелий Тацит. Указ. Соч. Т.I. С.363.
67. Тодд М. Указ. Соч. С.101-102.
68. Корнелий Тацит. Указ. Соч. Т.I. С.363.
69. Бобович А.С. Указ. Соч. Т.I. С.436.
70. Корнелий Тацит. Указ. Соч. Т.I. С.363.
71. Тодд М. Указ. Соч. С.103.
72. Корнелий Тацит. Указ. Соч. Т.I. С.363.
73. Там же. Т.I. С.363.

Список источников и литературы:

Источники:

1. Анналы // Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах. Л., 1970. Т. I. С. 109.
2. История // Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах Л., 1970. Т. II. С. 10.
3. О происхождении германцев и местоположении Германии/ / Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах. Л., 1970. Т. I . С. 353-373.
4. Письма Плиния Младшего // Письма Плиния Младшего. М., 1982. С.129, 136.

Литература:

1. Античные писатели. Словарь. СПб., 1999.
2. Большая Российская энциклопедия. М., 2004.
3. Вейс Г. История культуры: Костюм. Украшения. Предметы быта. Вооружение. Храмы и жилища. Обычаи и нравы. М., 2002.
4. Гуревич А.Я. Аграрный строй варваров. История крестьянства в Европе. М., 1985. Т.I.
5. Гуревич А.Я. Древние германцы. Викинги. М.- СПб., 1999.
6. Древние германцы. – Сост. Б.Н.Граков, С.П.Моравский, А.И.Неусыхин. М., 1937.
7. Кнабе Г.С. Корнелий Тацит. М., 1980.
8. Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах – подготовили Кнабе Г.С., Грабарь-Пассек М.Е., Тронский И.М., Бобович А.С. Л., 1970.
9. Корсунский А.Р., Гюнтер Р. Упадок и гибель Западной Римской империи и возникновение Германских королевств. М., 1984.
10. Марцеллин Аммиан. Римская история. СПб., 1994.
11. Неусыхин А.И. Военные союзы германских племён около начала нашей эры. М., 1976.
12. Пархоменко И.Т., Радугин А.А. Культурология в вопросах и ответах. М., 2001.
13. Сеймур-Смит М. 100 величайших книг, которые потрясли мир. М., 2004.
14. Тодд М. Варвары. М., 2005.
15. Томпсон Э.А. Римляне и варвары. СПб., 2003.
16. Харитонович Д. Современность Средневековья. М., 2000.
17. Черняк Е.Б., Тормасов Б.А. Историки и история. М., 1997.
18. Шендрик А.И. Теория культуры: Учебное пособие для вузов. М., 2002.
19. Шкунаев С.В. Германские племена и союзы племён. М., 1988. Т.I.
20. Щукин М.Б. На рубеже эр. СПб., 1994.
21. Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. СПб., 1901. Т.XXXIIA.

Биография (ru.wikipedia.org)

Глава 1. АНТИЧНАЯ ЛИТЕРАТУРА

§ 1. Тацит и Поджо Браччолини

Одним из основных наших источников по истории Древнего Рима являются сочинения знаменитого Тацита, давшего в мастерском драматическом изложении развернутую картину императорского Рима от Тиберия до Веспасиана (см., например, статью И.М. Тройского «Корнелий Тацит» в [48]).

Личность Тацита и его сочинения

Считается, что ПУБЛИЙ КОРНЕЛИЙ ТАЦИТ родился при Нероне около 55 г. н.э. (эта дата вычисляется по туманным указаниям у других авторов, например у Плиния Младшего) и умер при Адриане около 120 г. н.э. Перу Тацита принадлежат «Жизнеописание Агриколы», «О происхождении, местопребывании и нравах германского народа» и т.п. Главными же трудами Тацита являются:

1) «Летописи» («Анналы»), содержащие историю Римской империи при Тиберии, Калигуле, Клавдии, Нероне;
2) «История», описывающая смутное время Гальбы, Оттона и Вителлия до прихода к власти Веспасиана.

Обилие в «Летописях» и «Истории» странных неясностей и анахронизмов давно уже наводило историческую критику на сомнение в достоверности сказаний Тацита. Мы ограничимся здесь тем, что дадим краткое изложение критики по отношению к Тациту, следуя в основном А. Амфитеатрову (см. [8]). Книга А. Амфитеатрова дает объективное изложение истории критики Тацита, а именно — работ Росса и Гошара (правильнее, Ошара, но мы сохраним традиционное написание), тем более ценное для нас, что сам Амфитеатров все-таки не хочет отказаться от мысли о достоверности Тацита. В цитатах из [8] мы позволим себе используемую Амфитеатровым транскрипцию «Поджио Браччолини» заменить на современную: «Поджо Браччолини». В остальном все особенности текста Амфитеатрова мы оставляем неизменными.

Критика Тацита

Начало волны критики было, по-видимому, положено Вольтером в «Философском словаре». Менее известна полемическая работа адвоката Лэнге, которого Мирабо называл «адвокатом Нерона». В России одним из первых, кто усомнился если не в фактах Тацита, то в оценке им фактов, был Пушкин, но только с конца XIX века начали появляться серьезные исторические исследования, совсем отвергающие подлинность книг Тацита. Критика Вольтера носила, скорее, политический характер: расцвет отрицательного отношения к Тациту был еще впереди и достиг своего апогея в Германии, Франции и Англии. В Германии Тацит подвергся основательной критике Моммзена, Штара, Лемана и в особенности Сиверса и Германа Шиллера, который в двух капитальных трудах («История Римской империи в правление Нерона» и «История эпохи римских императоров») относится к Тациту почти лишь как к очень талантливому и обильному материалом, но неразборчивому в них тенденциозному памфлетисту. Во Франции Амедей Тьерри призывал к осторожному обращению с данными Тацита и предостерегал против его аристократически-националистических точек зрения. Аналогичных мнений придерживался в Англии Чарльз Меривал, на основе работ которого в России в шестидесятых годах XIX века появилась книга М.А. Драгоманова «Вопрос об историческом значении Римской империи и Тацита». Для нас в этой критике наиболее интересен тот настораживающий факт, что по своим политическим воззрениям Тацит является сторонником аристократической республики итальянского типа периода XIII— XIV вв.

«В конце семидесятых годов XIX века началось, а в восьмидесятых и девяностых годах продолжилось новое скептическое течение, отрицавшее уже не факты или взгляды Тацита, но самого Тацита: подлинность и древность его сочинений. Любопытно, что гипотеза подложности Тацитовых рукописей возникла сразу и в Англии, и во Франции. Начинателем ее явился англичанин Росс в книге «Тацит и Браччолини», увидевшей свет в 1878 году... Во Франции пошел тем же путем П. Гошар... он же Г. Дакбер... в трех главных работах своих: «Этюды о жизни Сенеки» (1882—1885), «Этюды по поводу гонения христиан при Нероне» (1885) и «О подлинности «Анналов» и «Истории» Тацита» (1890)...он (Гошар. — Авт.) открывает совершенно новые точки зрения на факты и ставит правоверное доверие к Тацитову авторитету в безвыходные тупики.

Система Гошаровых доказательств подложности мнимоисторических сочинений Тацита (и принадлежности их перу Поджо Браччолини. — Авт.) слагается из нескольких основных положений.

1. Сомнительность рукописей, в которых дошли до нас сочинения Тацита, и обстоятельств, при которых они были открыты, через посредство Поджо Браччолини.
2. Полная или относительная невозможность для Тацита написать многое, входящее в «Анналы» и «Истории», по условиям его эпохи.
3. Следы эпохи Возрождения в тексте псевдо-Тацита.
4. Преувеличенное мнение о достоинствах Тацита как латинского классика. (Между прочим, типичная для XV века любовь к светской порнографии, которая в сочетании с другими обстоятельствами сразу же вызывает аналогичные подозрения и относительно Петрония (найденного тоже Поджо), и относительно Ювенала, Марциала и многих других классиков. — Авт.).
5. Не позднейшие (по общепринятой хронологии литературы) основные историки-свидетели Рима (Иосиф Флавий, Плутарх, Светоний, Дион Кассий, Тертуллиан, Павел Орозий, Сульпиций Север и др.) заимствовали свои данные у Тацита, но, наоборот, мнимый Тацит есть лишь распространитель, амплификатор тех сведений, которые он черпал у вышеназванных, имея уже всех их в своем распоряжении и сортируя их, как ему нравилось.
6. Литературный талант, классическое образование и жульнический характер Поджо Браччолини потрафляли как раз на вкус и требование эпохи, требовавшей воскрешения мертвых античных богов, художников и авторов.
7. Поджо Браччолини мог и имел интерес совершить этот великий подлог, — и совершил его.

Начнем с биографии предполагаемого псевдо-Тацита, Поджо Браччолини» ([8], стр. 356—358).

Поджо Браччолини

«Поджо Браччолини родился в 1380 году в Терра Нуова, маленьком городке близ Флоренции, и уже в раннем возрасте прослыл юношею незаурядно образованным и острого ума. Служебную карьеру свою он начал при кардинале Бари, но вскоре мы видим его при дворе папы Бонифация IX в звании копииста...

Понемногу он возвысился до звания секретаря... одного из чиновников-редакторов, на обязанности которого лежало выправлять официальные документы (корреспонденцию, грамоты, резолюции), исходящие от имени папы.

В этом чине оставался он и при папах Иннокентии VII и Григории XII. Он был при Александре V в Болонье, куда был временно перенесен престол апостольский, когда этот папа умер, отравленный — по крайней мере так утверждал тогда голос всеобщей молвы — Бальтазаром Косса, когда-то пиратом, потом архидиаконом ролонской диоцезы и, наконец, преемником Александра V, папою Римским под именем Иоанна XXIII. Поджо, человек с покладистой совестью, типический представитель своего неразборчивого века, остался секретарем и при новом папе. Он сопровождал Иоанна на Констанцский собор 1414 года. Но когда Иоанн был этим собором низложен (1415), Поджо лишился должности и, так сказать, повис в воздухе.

Некоторое время спустя он поступил на службу Генри Бофора, брата короля Генриха IV, епископа и впоследствии кардинала Винчестерского. С этим богатым и могущественным прелатом он познакомился в Констанце. Бофор играл тогда важную роль в делах церкви как уполномоченный представитель от народа английского. В сентябре 1418 года Поджо в свите своего нового покровителя прибыл в Англию. Но, обманувшись в своих расчетах на богатые прибыли, он уже в 1422 году — снова во Флоренции, а затем в Риме. Папа Мартин V, преемник Иоанна XXIII, возвратил ему старую должность секретаря при святейшем престоле.

XV век в Италии богат образованными умами, но Браччолини среди них — один из самых ярких и замечательных.

Латинскому языку он учился у Джованни Мальпагини Равенского, друга Петрарки; греческому — у Хриэолора... знал он и еврейский язык. Древность он изучал с пылким пристрастием. Его почти невозможно было застать иначе, как за латинскою или греческою книгою или за отметками из нее. Это был настоящий глотатель библиотек. В молодости он имел в своем распоряжении богатейшую библиотеку Колучо Салутати, канцлера Флорентийской республики, книги которого «больше принадлежали каждому охотнику до наук, чем ему самому». В Лондоне — пользовался великолепным книгохранилищем Бофора, который «вечно скитается, как скиф, а я на досуге зарываюсь в книги». Библиотека папского дворца в Риме не удовлетворяет Поджо, он то и дело пишет друзьям своим: пришлите мне такое-то и такое-то сочинение. Список изученных им античных писателей, языческих и христианских, поистине грандиозен. Он — антикварий, нумизмат, разбирает и толкует надписи и медали; на вилле своей в Валь-д'Арно он собрал прекрасный музей древностей, приобретенных лично им или по его поручению в Италии, Греции и на Востоке. Он первоклассный латинист. Его перу принадлежат переводы с греческого на латинский язык «Кироподии» Ксенофонта и первых пяти книг Диодора Сицилийского. В оригинальных трудах своих он — писатель первоклассного дарования, блещущий не только почти невероятною эрудицией, но и такою же гибкостью таланта. Его философские и этические трактаты («О скупости», «О благородстве», «О несчастье государей», «О бедственности бытия человеческого») достойны Цицерона и Сенеки. О богословских вопросах и христианских добродетелях он умеет говорить языком, который без подписи Браччолини всякий принял бы за язык кого-либо из отцов церкви. В погоне за Плинием, от которого он в восторге, Браччолини пишет книгу «О нравах индийцев». Составляет любопытнейшее археологическое руководство к изучению римских памятников (De varietate fortunae). Рассказывает о путешествии по Персии венецианца Никколи де Конти. Переводит на итальянский язык Astronomicon Манилия. Угодно сатиру в духе Петрония? Поджо предлагает свою язвительнейшую «Historia convivales» («Застольная история»), в которой бичует шарлатанов юристов и медиков, сделавшихся господами своего века, наживающих через глупость человеческую и огромную власть, и огромные капиталы. Угодно исторический труд типа Тацитовых «Летописей»? Такова «Historia Florentina» («История Флоренции») — рассказ замечательного ясного и точного тона, твердого рисунка, яркого колорита, полный художественных образов и характеров и глубоко проницательный в суждениях и предвидениях. Наконец, великую славу Поджо Браччолини непрерывно укрепляли и поддерживали остроумные и глубокомысленные письма, которыми он обменивался с великими мира сего (Николаем, Лаврентием и Козьмою Медичи, с герцогами Сфорца, Висконти, Леонелло Д'Эсте, королем Альфонсом Арагонским), с большинством современных кардиналов и почти со всеми замечательными деятелями эпохи. Великолепные письма Поджо Браччолини ходили по рукам, перечитывались, переписывались, заменяя итальянской интеллигенции XV века газеты и журналы. Словом, этот блистательный подражатель был в полном смысле слова властителем дум своего века. Критика ставила его на один уровень с величайшими авторами Возрождения. Как высоко его ценили, доказывают его гонорары: за посвящение «Кироподии» Альфонсу Арагонскому Поджо получил 600 золотых — 7200 франков. По тогдашней цене денег это — огромный капитал. Литература выдвинула его в ряды государственных деятелей, и жизнь свою он закончил на высоте большого и властного поста — канцлером Флорентийской республики. Он до такой степени был в центре современной ему литературы, что первую половину итальянского XV века многие находили возможность определять «веком Поджо». Даже во Франции его имя исчезло в фамильном сокращении исторической общеизвестности — Le Pogge. Флоренция воздвигла ему при жизни статую, изваянную резцом Донателло. Сперва она стояла под портиком собора Санта Мариа дель Фиере — теперь перенесена в саму церковь.

Таковы светлые стороны этого замечательного человека. Посмотрим теневые.

Великий писатель имел отвратительный характер, который перессорил его со всеми литературными знаменитостями эпохи (Ауриспою, Гуарино, Виссарионом, а в особенности Филельфо и Валлою). Впрочем, в полемике все эти большие люди ничуть не лучше своего ядовитого и свирепого соперника. Полициан зовет Поджо «самым злоречивым человеком на свете: всегда-то он либо на государей наскакивает или обычаи человеческие атакует, без всякого разбора, либо писания какого-либо ученого терзает, — никому от него нет покоя!» Кажется, был весьма сластолюбив и к старости вырастил эту страстишку свою в изрядное бесстыдство. Женился стариком на молоденькой и в трактате «Надо ли жениться старикам», посвященном. Козьме Медичи, цинично объяснял свою женитьбу афоризмом, что никогда не поздно человеку найти путь к порядочному образу жизни...

В Констанце, всюду живет он широкою жизнью гуляки и бабника, большой любитель непристойных картин, рассказов и стихов, а в старости и сам их усердный и разнузданный сочинитель, чем жестоко попрекает его Валла. Словом, в ученом этом перед нами такой же большой талант жить в свое удовольствие, как большой талант творческий: типичный флорентийский барин, эстет и буржуа, эпикуреец XV века, с красивою мечтою и низменною жизнью, человек-вулкан, из которого то брызжет живой огонь, то течет вонючая грязь» ([8], стр. 358—363).

Деятельность Поджо по разысканию и изданию античных сочинений

«Широкий образ жизни стоил Поджо Браччолини дорого, превосходил смолоду его средства и заставлял его вечно нуждаться в деньгах. Источником добавочных доходов явились для него розыски, приготовление и редактирование списков античных авторов по подлинным манускриптам. В XV веке, с жадностью устремившемся к воскресающей древности, это была очень доходная статья. При содействии флорентийского ученого, книгоиздателя и книгопродавца, Никколо Никколи (1363—1437), который в то время был царем литературного рынка, Поджо Браччолини устроил нечто вроде постоянной студии по обработке античной литературы и привлек к делу целый ряд сотрудников и контрагентов, очень образованных и способных, но сплошь — с темными пятнами на репутациях: тут — Чинчо Римлянин, Бартоломео ди Монтепульчано, Пьеро Ламбертески. Никколо Никколи кредитовал Поджо оборотным капиталом и служил агентом по сбыту манускриптов, то есть, собственно говоря, был его издателем — и очень ревнивым и повелительным. Это был человек властный и вспыльчивый. Он умел скручивать в бараний рог даже таких литературных тузов, как Леонардо Аретин, Мануил Хризолор, Гварино и Ариспа, которых Никколи, когда поссорился с ними, просто-таки выжил из Флоренции.

Первые свои находки Поджо Браччолини и Бартоломео ди Монтепульчано сделали в эпоху Констанцского собора, когда низложение Иоанна XXIII поставило их, как упраздненных папских секретарей, в весьма критическое положение. В забытой сырой башне Сен-Галленского монастыря, «в которой заключенный трех дней не выжил бы», им посчастливилось найти кучу древних манускриптов: сочинения Квинтилиана, Валерия Флакка, Аскония Педиана, Нония Марцелла, Проба и др. (подчеркнем, что все эти авторы были найдены здесь впервые. — Авт.). Открытие это сделало не только сенсацию, но и прямо-таки литературную эпоху. Нет никакого сомнения, что Никколи, которому досталась из этого сокровища львиная доля, хорошо нажил и мечтал нажить еще. Поджо, ободренный громадным успехом, усердно рылся (по его словам. — Авт.) по монастырским библиотекам Англии и Германии, но не находил ничего или находил мало. Впрочем, по словам его, он все же доставил Никколи «Буколики» Кальпурния и несколько глав Петрония (скорее всего, фрагменты из своих прежних сочинений; нигде и никогда не были разъяснены обстоятельства этих и всех позднейших находок — Авт.).

Но, если не находилось пока новых оригиналов, зато успешно шла торговля копиями. Манускрипт, выходивший из мастерской Поджо, ценился очень высоко. Между тем в письмах своих он то и дело требует от Никколи бумагу, пергамент, переплетный приклад, и, если издатель запаздывает с доставкою, Поджо плачется, что ему приходится даром кормить мастеров своих из-за неаккуратного хода работы. Мастера эти были, надо думать, господа не из приятных. Писцы в обществе XV века пользовались худой репутацией. Один нотариус в конце XIV столетия восклицает в письме к другу с торжеством, довольно, казалось бы, странным: «Я нашел превосходного писца и — представь! — не в каторжной тюрьме». Разумеется, писцы работали по преимуществу ходовой, второстепенный товар, в котором ценна была только редакция Поджо. Любительские экземпляры хозяин готовил сам, и — какую цену драл он за них, можно судить по такому примеру, что, продав Альфонсу Арагонскому собственную копию Тита Ливия, Поджо на вырученные деньги купил виллу во Флоренции. С герцога д’Эсте он взял сто дукатов (1200 франков) за письма св. Иеронима — и то с великим неудовольствием, видимо, вынужденный безденежьем либо тем, что работа залежалась, а отцы церкви в век Возрождения шли с рук уже не так бойко, как языческие философы. Клиентами Поджо были Медичи, Сфорца, д’Эсте, аристократические фамилии Англии, Бургундский герцогский дом, кардиналы Орсини, Колонна, богачи, как Бартоломео ди Бардио, университеты, которые в эту пору по щедрости просвещенных правителей либо начали обзаводиться библиотеками, либо усиленно расширяли свои старые книгохранилища. Поджо зарабатывал очень большие деньги и оставил своим детям отличное состояние, которое те чрезвычайно быстро расточили. Но нет никакого сомнения, что жил он — по крайней мере очень долго, лет до 40, — шире своих постоянных доходов и часто нуждался, чтобы выручить себя из долгов, в каком-либо экстренном большом куше, который должен был добывать экстренными же средствами. В выборе же последних разборчивым быть он не умел.

Таков человек, который нашел Тацита. Посмотрим теперь, что именно и как он нашел» ([8], стр. 363—386).

Рукописи Тацита

«Основные рукописи Тацитовых «Летописей» и «Истории», известные под названием Первого и Второго Медицейского списков, хранятся во Флоренции в книгохранилище Bibliotheca Laurentiana. Книгохранилище основано было Козьмою Медичи, пожертвовавшим в него свою собственную библиотеку и библиотеку Никколи, приобретенную герцогом по смерти знаменитого издателя (1437). Поджо Браччолини и его тесть Буондельмонти были в числе директоров-устроителей книгохранилища. Второй Медицейский список древнее первого, если не по происхождению, то по опубликованию, на 80 лет. На первой его странице ясно значится:

Cornelius Tacitus et Opera Apuleii.
Conventus sancti Marci de Florentia, ord.
Praedic. De heriditate Nicolai Nicoli
Florentissimi, viri Doctissimi

(Корнелий Тацит и Сочинения Апулея, из книг монастыря св. Марка во Флоренции, чина Пропов. По наследству от Николло Никколи, Флорентийского доблестного гражданина и ученейшего мужа).

В списке этом, из Тацита, заключается шесть последних книг «Летописей» и пять первых книг «Истории». В этих частях он является прототипом для всех остальных списков, имеющих претензии на древность: Фарнезского в Ватикане, Будапештского, Вольфенбюттельского и т.д. Первое печатное издание Тацита, выпущенное в Венеции Джованни Спирою или братом его Ванделином около 1470 года, печатано ими со Второго Медицейского списка или — по преданию — с точной его копии, хранившейся в Венеции, в библиотеке при соборе св. Марка. Но отсюда он исчез, а может быть, никогда в ней и не был: предание просто смешало две одноименные библиотеки. Обычное и общепринятое мнение о списке этом, что он — плод труда монахов-переписчиков знаменитой бенедиктинской пустыни Монте-Кассино в Италии, на полпути между Римом и Неаполем.

Первый Медицейский список приобретен папой Львом Х и немедленно напечатан им (1515) в Риме, под наблюдением Филиппа Бероальда Младшего: Comelii Tasiti historiarum libri quinque nuper in Germania inventi. (Пять книг «Истории» Корнелия Тацита, недавно найденные в Германии.)

Эти пять книг— начальные «Летописи», обнимающие правление Тиберия. Таким образом, оказалось, по картинному выражению Бероальда, что «Корнелий в веках головы своей не потерял, а только ее прятал». Думают (никаких доказательств нет. — Авт.), что список найден в Корвейском монастыре и принесенный оттуда каким-то монахом в Рим приобретен для папы неким Арчимбольди, впоследствии Миланским епископом. Корвеи — маленький городок в Вестфалии в 65 километрах на юго-востоке от Миндена. Его бенедиктинский монастырь, основанный Людовиком Добряком в IX веке, играл в средние века роль очень важного религиозно-политического центра.

Два Медицейских списка, соединенные, дают полный свод всего, что дошло до нас из исторических сочинений Тацита. Язык, манера изложения, тон — все литературные достоинства и недостатки — являют в обоих списках несомненное единство, доказывающее, что перед нами труд одного автора. До Юста Липсия (1547—1606) весь Тацитов материал, заключенный в обоих сборниках, считали одним общим сочинением. Юст Липсий разглядел, что, несмотря на кажущееся преемство содержания, «Анналы» и «История» — два разных труда, хотя и одного автора, и установил их деление, принятое и теперь.

Существенною разницей между двумя Медицейскими списками является их почерк. Второй список выполнен так называемым ломбардским письмом, а первый — Каролинским (см. рис. в [5] — Авт.).

Таковы в общих чертах главнейшие данные двух основных Тацитовых списков, которые слишком три века наука признавала подлинными, пока Росс и Гошар не коснулись этой девственной репутации своими дерзкими руками (воскресив, в частности, подозрения современников Поджо. — Авт.). Как они ведут свою атаку?» ([8], стр. 366—368).

Легенды о рукописях Тацита

«Признавая несомненным происхождение Второго Медицейского списка из библиотеки Никколо Никколи, Гошар именно в этой принадлежности усматривает ключ к обличению подлога Поджо Браччолини.

...О том, что его (Тацита. — Авт.) знали и читали, мы имеем сведения от его современников (Плиний Младший), из третьего века от его врага — христианского апологета Тертуллиана, из четвертого — от Флавия Вописка и Блаженного Иеронима, из пятого — от Павла Орозия, Сидония Апполинария, из шестого — от Кассиодора. (Заметим, что все рукописи этих авторов были «открыты» тоже в одну эпоху с вышеприведенными книгами Тацита, а потому служить для доказательства аутентичности Тацита на самом деле не могут. — Авт.). Затем имя Тацита исчезает из памяти цивилизованного мира на много веков. Начало же оно исчезать много раньше. Хотя Ф. Вописк рассказывает о Таците весьма лестные истории: как гордился происхождением от него император Тацит и как повелел он, чтобы списки произведений великого предка имелись во всех публичных библиотеках империи, но литература не сохранила нам ни малейших следов Тацитова авторитета, а латинские грамматики конца Римской империи Сервий, Присцион, Ноний Марцелл, усердные цитаторы и исчислители имен своей литературы, не поминают Тацита и, очевидно, ничего о нем не знают» ([8], стр. 368—369). Утверждение апологетов Тацита, что «Тацита не было, но память о нем жила», никак поэтому не может восприниматься на веру.

И.М. Тройский в [48] начинает свою статью о Таците словами: «Тацит, характеризуя свою деятельность как историка Римской империи, в отличие от своих предшественников, писавших о республике, отмечает, что его труд ограничен тесными рамками и не сулит ему славы («Анналы», IV, 32). Слова эти оказались в известной мере пророческим». Ни один историк императорского Рима, в том числе и Тацит, не стал «классиком» римской литературы. В римской школе не изучали Тацита: хранители школьной традиции, филологи (так называемые грамматики) не интересовались его произведениями. Следствием этого невнимания явилось полное отсутствие сведений о жизни историка у позднейших римских ученых» ([48], т.2, стр. 203). Отсюда, кстати, видно, что и остальные римские историки императорского периода не в лучшем положении, чем Тацит.

«В IX веке (пятьсот лет спустя!) имя Тацита странно всплывает в хронике Фрекульфа, епископа в Lisieux, а в XI веке — в «Polycraticon», памфлете Иоанна Салисбюрийского против королевской власти. Однако, по замечанию Гошара, оба эти упоминания — настолько общего характера и не говорят о Таците ничего приметного и своего, что нет никакой надобности предполагать, будто в библиотеках Фрекульфа и Иоанна Салисбюрийского имелись сочинения Тацита... (Вообще следует иметь в виду, что упоминание имени Тацита в каком-либо источнике, в котором нет подробностей, вовсе не означает, что имеется в виду «Тацит», найденный Поджо. — Авт.).

Существуют монашеские легенды о рукописях Тацита, будто бы сохранившихся в монастырских библиотеках знаменитой бенедиктинской пустыни на Монте-Кассино и таковой же обители в Фульде (Германия, близ Касселя). Первая легенда возникла из упоминания в «Хронике» Дезидерия, впоследствии (1086) папы Виктора III, что когда он был игуменом Монте-Кассинской пустыни, то монахи под его руководством сняли копии 61 тома творений писателей церковных и языческих, в том числе «Историю Корнелия с Гомером» (Historiam Comelii cum Omero). Книги эти, по словам монастырской летописи, были по большей части расхищены в многочисленных грабежах пустыни разбойниками и кондотьерами. Гошар недоумевает: зачем этим почтенным промышленникам понадобилось расхищать монастырскую библиотеку вообще и почему в частности, если уж понадобилось, то унести не другое что, а именно Тацита? Впрочем, о Таците и нет упоминания в Дезидериевой хронике — «Историей Корнелия» мог быть, например, Корнелий Непот или другой какой-либо из многочисленных римских писателей Корнелиев. Гошар, вообще весьма скептически относящийся к легендам о сокровищах средневековых монастырских библиотек, полагает неестественной саму легенду о том, чтобы Дезидерий, друг Петра Дамиана, — оба злейшие враги светского просвещения — прилагал какие бы то ни было старания к сохранению языческих писаний, которые и устав, и личные антипатии повелевали ему уничтожать. Это — позднейшая выдумка, уступка веку гуманизма. Аббат Ранее (abbe de la Trappe, 1626—1700, преобразователь ордена траппистов и автор «Жития св. Бенедикта») считает предания о письменных работах бенедиктинцев догадкою, на которой не стоит останавливаться. Тем не менее большинство историков считают (без каких-либо документальных оснований. — Авт.) Второй Медицейский список происходящим из Монте -Кассино и переписанным в половине IX или в XI веке с какой-то, добытой из Германии или Франции, рукописи IV или V века.

Фульдская легенда держится за цитату в местной монастырской летописи: «Итак, в городе, именуемом Мимидою, на реке, которую Корнелий Тацит, историк подвигов, совершенных римлянами среди народа этого, называет Визургис (Везер), а нынешние зовут Визарака». Отсюда заключили, что летописец имел перед глазами подлинный текст «Анналов» Тацита...

Еще легендарный список Тацита был будто бы сделан рукою Джованни Боккаччо для собственной его библиотеки. Последняя цела, но Тацит — такова уж судьба этого писателя — исчез и из нее неизвестно когда и куда. Гошар недоумевает: если существовал этот экземпляр, то откуда бы Боккаччо взял оригинал для списывания? Предполагают, что в Монте-Кассино, во время своего пребывания в Неаполе. Но раз Гошар отрицает легенду о рукописи Тацита в библиотеке Монте-Кассино, естественно, что он не может принять и ссылку на нее в легенде о Боккаччо. При этом сам Боккаччо рассказывает, что в Монте-Кассино он пробыл лишь самое короткое время и принят был прескверно: как же и когда же мог он скопировать рукопись, требующую, хотя бы самым скорым письмом, не менее месяца работы, не разгибаясь? А главное-то — будь Боккаччо знаком с Тацитом, последний оставил бы хоть какой-нибудь след в его произведениях, — между тем незаметно никакого. И это тем ярче сказывается, что в своей историко-анекдотической работе «De casibus virorum et ferminarum illustrium» («О приключениях знаменитых мужей и женщин») Боккаччо говорит, между прочим, о Тиберии, Нероне, Гальбе, Отоне, Вителлии — исключительно по данным Светония, с некоторыми заимствованиями у Ювенала, и — о христианах из церковного предания. Если бы Боккаччо знал Тацита, мог ли бы он, великий художник, говоря о смерти Агриппины, оставить без упоминания великолепную морскую драму, написанную Тацитом, или, говоря о смерти апостолов Петра и Павла, ни словом не обмолвиться о гонении на христиан, сопряженном с великим пожаром Рима? Словом, поразительнейшие страницы Тацита остались для Боккаччо бесцветны и немы; ясно, что он их просто не читал» ([8], стр. 369—373).

Это — все упоминания о Таците до его находки Поджо Браччолини. Таким образом, на всем протяжении средних веков нигде не сохранилось никаких сведений о существовании рукописей Тацита, и приходится «согласиться с Россом и Гошаром в том их утверждении, что в конце XIV и начале XV века о Таците никто из образованных людей не имел ни малейшего понятия. Это был великий и туманный миф древности, сохраненный в намеках античных книг. Верили в его безвестие великие и, конечно, мечтали: если бы найти! Мечтали ученые-идеалисты, мечтали и ученые-практики. Кладовые дворцов, подвалы монастырей, хлам старьевщиков выдали в это время много литературных сокровищ древнего мира и возвратили к жизни Возрождения много античных мертвецов. Была потребность завершить находки римской литературы Тацитом, каждый книгопродавец понимал, что найти Тацита — значит нажить капитал. И вот спрос родил предложение: Тацит нашелся» ([8], стр. 373—374).

«Находка» Тацита

«В ноябре 1425 года Поджо из Рима уведомил Никколи во Флоренции, что «некий монах, мой приятель», предлагает ему партию древних рукописей, которые получить надо в Нюрнберге, в числе их — «несколько произведений Тацита, нам неизвестных». Никколи живо заинтересовался и немедленно изъявил согласие на сделку, но, к удивлению и беспокойству его, приобретение предложенной редкости затягивается сперва на два месяца, потом на восемь и т.д. Поджо тянет дело под разными предлогами и отговорками, а в мае 1427 года Никколи узнает, что его приятель ведет переговоры о рукописи Тацита с Козьмою Медичи. На запрос Никколи Поджо дал довольно запутанный ответ, из которого ясно только одно, что в эту пору книги Тацита у него еще не было, а имелся лишь каталог немецкого монастыря в Герсфельде (впервые он тут назвал монастырь), в котором среди других важных рукописей (Аммиана Марцеллина, первой декады Тита Ливия, речей Цицерона) имеется и том Корнелия Тацита (Герсфельд — городок в Гессене, на Фульде; здешнее аббатство, кажется, было объединено с Фульдским общим управлением). Впервые также говорит тут Поджо, что «монаху» нужны деньги; раньше дело шло об обмене старых рукописей на новые религиозные издания Никколи. С монахом Поджо что-то немилосердно врет и путает: монах — его друг, но, будучи в Риме, почему-то не побывал у Поджо, и надо было добиться, чтобы найти его окольным путем; книги в Герсфельде, а получить их надо в Нюрнберге и т.д. В заключение Поджо сперва забывает послать Никколи обещанный Герсфельдский каталог, а когда раздраженный издатель вытребовал его к себе, в каталоге никакого Тацита не оказалось. В такой странной волоките и недоразумении, имеющих весь вид искусственности, проходят и 1427 и 1428 годы. Наконец, 26 февраля 1429 года — значит, три с половиной года спустя после того, как началась эта переписка, Поджо извещает Никколи, что таинственный «герсфельдский монах» опять прибыл в Рим, но — без книги! Поджо уверяет, что сделал монаху за то жестокую сцену и тот, испугавшись, сейчас же отправился в Германию за Тацитом. «Вот почему я уверен, что скоро мы получим рукопись, так как монах не может обойтись без моей протекции по делам своего монастыря».

На этом прекращается переписка между Поджо и Никколи о герсфельдском Таците, что объясняется скорым их личным свиданием: лето 1429 года Поджо провел в Тоскане. То обстоятельство, что он в это время действительно раздобылся Тацитом и, как глухо говорил он, из Германии, — несомненно. Честь открытия Тацита, по настоянию к поискам со стороны Никколи и через посредство какого-то неизвестного монаха, приписывают Поджо в XVIII веке и знаток литературы XV века аббат Мегю, и Тирабоски (1731—1794).

Растянувшись чуть ли не на пять лет, открытие Поджо огласилось раньше, чем было совершено, и вокруг него роились странные слухи. Никколи очень волновался, а Поджо отвечал: «Я знаю все песни, которые поются на этот счет и откуда они берутся; так вот же, когда прибудет Корнелий Тацит, я нарочно возьму да и припрячу его хорошенько от посторонних». — «Казалось бы, — справедливо замечает Гошар, — самою естественною защитою рукописи от дурных слухов было — показать ее всему ученому свету, объяснив все пути, средства и секреты ее происхождения. Поджо, наоборот, опять обещает хитрить и играть в темную».

Неизвестно, тотчас ли Поджо и Никколи публиковали копии с Тацита, которым осчастливил их таинственный монах, если только был какой-нибудь монах. Можно думать, что нет. Они придерживали свое сокровище и набивали ему цену. Списки авторов стоили тем дороже, чем они были реже. Поэтому экземпляры Тацита, художественно воспроизводимые фирмою, расплывались к таким высокопоставленным покупщикам, как Пьетро Медичи, Матвей Корзин и т.п., — в общем же обороте их не было, чем, вероятно, и объясняется долгое молчание о Таците ученой критики. Так, например, Полициано (1454—1494) либо вовсе не видал нового Тацита, либо отнесся к Поджиеву манускрипту с подозрением, потому что подобно как выше Боккаччо — в этюде своем о Светонии и Цезарях совершенно не касается Тацита, хотя говорит о нем с высоким почтением, со слов Плиния и Вописка. Это тем любопытнее, что Полициано должен был уже знать и печатное издание Тацита (1470 год у Спиры в Венеции)...

Более того, Маккиавелли, которого в потомстве так часто сравнивают с Тацитом, — наглядный и разительный показатель того, что даже в начале XVI века первоклассный историк и политик, специально обсуждая темы империализма, столь жгуче напоминающие аналогии Тацита, мог, однако, пройти мимо последнего, словно его и не было на свете... Это совершенно не согласуется с утверждением Гастона Буассье, будто со второй половины XIV века Тацит сделался настольной книгой итальянской знати и как бы руководством придворной политики...

Любопытно, что в много позднейшем издании писем своих и Никколи, Поджо упустив из вида даты переписки своей о Таците 1425—1429 гг., с каким-то задним намерением фальсифицировал даты 28 декабря 1427 г. и 5 июня 1428 г. в двух вновь оглашенных письмах, которыми он просит: «Ты мне прислал том Сенеки и Корнелия Тацита. Благодарю тебя. Но последний исполнен ломбардским письмом, причем значительная часть букв стерлась. А я видел у тебя во Флоренции другой экземпляр, написанный древним письмом (каролинским)... Трудно найти писца, который правильно прочел бы этот список, что ты мне прислал. Пожалуйста, достань мне такого. Ты можешь, если захочешь». Во втором письме Поджо уверяет Никколи, что через посредство Бартоломео де Бардис послал ему декаду Тита Ливия и Корнелия Тацита. «В Таците твоем недостает нескольких страниц в разных местах рукописи» и т.д.

Рядом довольно обстоятельных доказательств, через исключение третьего, Гошар устанавливает факт, что рукопись ломбардскими буквами и с пропусками листов не могла быть иною, как тем Вторым Медицейским списком, который считается древнейшим экземпляром Тацита. Вместе с тем Поджо дает понять, что в его и Никколи распоряжении есть еще какой-то древний Тацит, писанный буквами античными (каролинскими). Даты писем — кажется нельзя сомневаться — подложны, сочинены post factum появления в свет Тацита от имени Никколи, затем, чтобы утвердить репутацию первого (ломбардского) списка, пошедшего в обиход разных княжеских библиотек, и подготовить дорогу второму списку (каролинским почерком). История переставила их очередь: первый Тацит Поджо сделался Вторым Медицейским, второй Тацит Поджо сделался Первым Медицейским, — так полагает и во многом правдоподобно доказывает Гошар.

Изучая историю происхождения Первого Медицейского списка (каролинским письмом), нельзя не заметить, что повторяется легенда, окружившая 80 лет тому назад список Никколо Никколи, то есть Второй Мсдицейский. Опять на сцене северный монастырь, опять какие-то таинственные, неназываемые монахи. Какой-то немецкий инок приносит папе Льву Х начальные пять глав «Анналов». Папа, в восторге, назначает будто бы инока издателем сочинения. Инок отказывается, говоря, что он малограмотен. Словом, встает из мертвых легенда о поставщике Второго Медицейского списка, герсфельдском монахе, — только перенесенная теперь в Корвеи. Посредником торга легенда называет, как уже упомянуто, Арчимбольди — в ту пору собирателя налогов в пользу священного престола, впоследствии архиепископа миланского. Однако Арчимбольди не обмолвился об этом обстоятельстве ни единым словом, хотя Лев X — якобы через его руки — заплатил за рукопись 500 цехинов, т.е. 6000 франков, по тогдашней цене денег — целое состояние. Эти вечные таинственные монахи, без имени, места происхождения и жительства, для Гошара — продолжатели фальсификационной системы, пущенной в ход Поджо Браччолини. Их никто никогда не видит и не знает, но сегодня один из них приносит из Швеции или Дании потерянную декаду Тита Ливия, завтра другой из Корвеи или Фульды — Тацита и т.д. — всегда почему-то с далекого, трудно достижимого севера и всегда как раз с тем товаром, которого хочется и которого недостает книжному рынку века.

Что касается специально Корвейского монастыря, откуда будто бы происходит Первый Медицейский список, мы имеем достаточно отрицательное свидетельство в письме самого Поджо Браччолини, адресованном к Никколо Никколи еще из Англии, что знает он этот немецкий монастырь как свои пять пальцев, и — не верь дуракам, никаких редкостей в нем нет! Из ближайших по времени ученых (включительно до его первоиздателя Берсфельда) решительно никто ничего не знает о находке Тацита в Корвейском монастыре. Смутно все говорят о Германии, как то было и во время Никколо Никколи. Современники и друзья Арчимбольди — Алчати, Угелли — ничего не говорят о роли его в столь важном и славном открытии века. Больше того, Угелли рекомендует Арчимбольди особой столь знатного происхождения, что мудрено даже и вообразить его на скаредном амплуа провинциального собирателя налогов и милостыни. Аббат Мегю в XVIII столетии оставил легенду о корвейском происхождении Тацита без внимания. Бейль сообщает ее лишь как слух, изустно, в виде анекдота, переданного ему «покойным господином Фором, доктором теологии Парижского факультета». Со слов того же Фора, он рассказывает, что папа Лев Х так желал найти недостающие главы Тацита, что не только обещал за них деньги и славу, но и отпущение грехов. Удивительно ли, что их поторопились найти?

Итак, обе части Тацитова кодекса — одинаково загадочны происхождением своим. Гошар предполагает по единству темнот и легенд, их окружающих, что они оба — одного и того же происхождения и общей семьи: что они вышли из римской мастерской флорентийца Поджо Браччолини» ([8], стр. 374—382).

Анализ рукописей Тацита

«Становясь в роль прокурора, обвиняющего одного из величайших гуманистов в преднамеренном подлоге, Гошар, естественно, должен быть готов к ответам на все возражения противной стороны — защитников Тацита...

Первое возражение — о неподражаемом латинском языке Тацита, собственно говоря, самое важное и убедительное, с нашей современной точки зрения, рушится пред соображением о типе образованности XV века вообще и Поджо Браччолини, как его литературного короля, в особенности. Для этого писателя классическая латынь — родной литературный язык. Он не пишет иначе как по-латыни — и как пишет! По гибкости подражания это — Проспер Мериме XV века, но еще более образованный, гораздо глубже, вдумчивее и тоньше. Он знает, что ему предстоит иметь дело не с большой публикой, классически полуобразованной, если не вовсе невежественной, но с критикой специального классического образования, и идет на экзамен знатоков во всеоружии разнообразнейших стилей. Когда читателю угодно, Поджо — Сенека, Петроний, Тит Ливий, как хамелеон слога и духа, он пишет под кого угодно, и его «под орех» так же красиво, как настоящий орех (тем более что самого ореха никто в глаза не видал. — Авт.).

Сверх того, предрассудок неподражаемости языка Тацита вырос в новых веках вместе с ростом общего Тацитова авторитета. Его темные места, запутанность оборотов, чрезмерный, местами съедающий мысль, лаконизм, синтаксические ошибки и неточности сильно смущали уже первых комментаторов» ([8], стр. 382—383).

Гошар и Росс приводят детальный разбор труда Тацита с чисто литературной точки зрения, демонстрируя абсолютную необоснованность веры в чистоту языка Тацита. Впрочем, в этом своем утверждении они смыкаются со многими исследователями Тацита.

Далее, переходя от защиты к нападению, Гошар выставляет ряд соображений, по которым все эти сочинения не могут принадлежать перу древнего автора. Мы не будем останавливаться на этом подробно (см. [8], стр. 385—393), ограничившись кратким резюме.

Тацит слабо знает историю римского законодательства. Говоря о расширении римского померея, он замечает, что раньше это сделали только Сулла и Август — и забывает... Юлия Цезаря. Еще Монтескье заметил, что Тацит путается в самых основах римского права.

Он очень плохо знает географию древнеримского государства (путешествие Германика, театр войны Корбулона и т.д.) и даже его границу, которую он отодвигает для своих дней только до Красного моря.

Тацит способен заблудиться в своем родном Риме, в котором он живет и пишет; он перетасовывает его исторические памятники и путает императоров. Слабость географических знаний Тацита разобрана, например, у Г. Петера, а также у Юста Липсия.

Традиционные историки датировали время появления «Летописей» около 115 года ссылкой на абсолютно темное и резко противоречивое место в тексте Тацита в его обмолвке о походе Траяна, в описании которого им допущены грубые промахи.

Одним из самых ярких диссонансов является описание у Тацита эпизода гибели Агриппины, из которого очевидно, что Тацит не знает морского дела. «Точно так же слаб он и в деле военном. Это очень странно для государственного человека в античном Риме, который прежде всего воспитывал в своем гражданине солдата, но вполне естественно для ученого XV века: Поджо Браччолини был человек кабинетный и менее всего воин. Военного дела он не изучал, даже теоретически... и судил о войне по воображению штатского писателя-буржуа да понаслышке. Гошар этим объясняет смутность и расплывчатость большинства военных сцен у Тацита... Эта военная история написана штатским человеком... громадный список противоречий Тацита приводит также и Гастон Буассье, что, однако, не смущает его относительно достоверности этих произведений.

Репутацию подлинности Тацита значительно поддержала в свое время находка в Пионе (1528) бронзовых досок с отрывками речи Клавдия в пользу сенатского равноправия галлов, содержания, тождественного с такой же речью того же государя в «Анналах». Гошар указывает, что в текстах Тацита и лионского памятника тождественна только общая идея, но не развитие речи, не говоря уже о выражениях и тоне... Гошар убедительно доказывает, что автор Тацита не видал лионских бронзовых досок (если они действительно подлинный памятник официального акта. — Авт.). Но вот, может быть, автор лионских досок знал уже Тацита? В таком случае текст их — такая же искусственная и свободная амплификация соответствующего места в «Анналах», как сами «Анналы» — свободная амплификация Светония, Диона Пассия, Плутарха и др. По мнению Гошара, бронзовые лионские доски — ловкая подделка XV века...

Исчислив множество ошибок, которых не мог сделать римлянин первого века, Гошар отмечает те из них, которые обличают в авторе человека с мировоззрением и традициями XV века» ([8], стр. 387—390). Гошар перечисляет многочисленные политические, экономические, религиозные, научные и литературные промахи псевдо-Тацита; все их можно найти в [8]. Однако даже Амфитеатров отказывается подробно следить за теми общими и схожими местами, которыми текст Тацита соприкасается с текстами других античных авторов, уже известных ко времени Поджо Браччолини. «Они давным-давно известны, и найти их легко в любом исследовании о Таците. Разница в оценке этих соприкосновений Россом и Гошаром против большинства других исследователей только та, что, пока остальные видят в этом совпадении свидетельства точности фактов и преемство исторических сведений, те двое твердо стоят на своем: псевдо-Тацит — талантливый человек, который превосходно изучил Светония, Диона Кассия (в особенности) и др. и, по их данным, путем амплификации написал свою историю, не боясь или, против воли, увлекаясь превращать ее иногда в исторический роман. Что наибольшее влияние на псевдо-Тацита имел Дион Кассий, понятно. Книги этого историка за период, соответственный «Анналам» и «Истории», не дошли до нас в оригинале, но лишь в сокращении и отрывках Ксифилина и Зонары. Этот текст дал псевдо-Тациту канву и конспект рассказа... Если угодно, псевдо-Тацит — это Дион Кассий, огромно выросший в таланте...» ([8], стр. 393).

Причины и история подлога

«Все предшествовавшие соображения вели Гошара к той цели, чтобы доказать, что наш Тацит — подложный Тацит, и что Поджо Браччолини, так сказать, годился в подложные Тациты.

Разберем теперь, откуда у Поджо могло возникнуть желание и побуждение к этому странному подлогу?

В Лондоне он жил, очень обманутый в расчетах на щедрость Бофора и чрезвычайно им недовольный. Он очень искал новых занятий, которые позволили бы ему оставить службу у английского прелата. И вот в 1422 году один из его флорентийских друзей, Пьеро Ламбертески, предлагает ему проект какой-то исторической работы, которая должна быть выполнена по греческим источникам и в строгом секрете, в трехгодичный срок, во время которого Поджо будет обеспечен гонораром в 500 золотых дукатов.

«Пусть он даст мне шестьсот — и по рукам! — пишет Поджо, поручая Никколи сладить это дельце. — Занятие, им предлагаемое, очень мне нравится, и я надеюсь, что произведу штучку, достойную, чтобы ее читали».

Месяцем позже он пишет: «Если я увижу, что обещания нашего друга Пьеро перейдут от слов к делу, то — не только к сарматам, к скифам я рад забраться ради работы этой... Держи в секрете проекты, которые я тебе сообщаю. Если я поеду в Венгрию, это должно остаться тайною для всех, кроме нескольких друзей». В июне он еще в Англии и пишет Никколи: «Я жду только ответа от Пьеро. Будь уверен, что, если мне дадут время и досуг, чтобы писать его деяния (gesta), я сочиню вещь, которою ты будешь доволен. Я в очень бодром настроении; не знаю, достаточно ли у меня сил для такой задачи; но labor omnia vincit improbus (труд, когда человек не жалеет себя, все побеждает)».

«Когда я сравниваю себя с древними историками, мне страшно. Но, когда я сравниваю себя с нынешними, я опять верю в себя. Если взяться хорошенько, то я ни перед кем не ударю в грязь лицом».

Несколько дней спустя он опять уведомляет Никколи, что готов к отъезду и ждет только письма от Ламбертески.

Отплыв из Англии, Поджо проездом является в Кельне. Но где он был затем — неизвестно. По Корниани, — в самом деле, зачем-то жил в Венгрии. По Тонелли, — приехал прямо во Флоренцию. Состоялась ли его загадочная сделка с Ламбертески, мы также не знаем. Имя Ламбертески исчезает из переписки Поджо, что Гошар объясняет тем условием, что Поджо сам был редактором издания своих писем и выпускал их с очень расчетливым выбором. Но даже если бы сделка и не состоялась и дело разошлось, то — какой же осадок все-таки остался на дне этого эпизода?

А вот какой: Ламбертески предлагал Поджо выполнить какой-то тайный исторический труд. Тайна предполагалась настолько строгою, что Поджо должен был работать в Венгрии, — между тем как его предполагали бы все еще в Англии. Для работы этой он должен был изучить греческих авторов (Диона Кассия?). В работе этой ему предстояло состязаться с античными историками, чего он хотел и боялся. И, наконец, весь секрет, которого от него требовали, а он принимал, показывает, что дельце-то предполагаемое было, хотя и литературное, и ученое, но — не из красивых.

Если Ламбертески действительно предлагал Поджо заняться подлогом Тацита, то он не только хорошо выбрал мастера, но и имел нравственное право обратиться к нему с сомнительным предложением. Ведь он просил Поджо лишь продолжить то, чем он начал свою карьеру. Несколько лет тому назад молодой Поджо выпустил в свет у Никколи «Комментарии К. Аскония Педиана на некоторые речи М. Туллия Цицерона». К. Асконий Педиан — оратор, упоминаемый Квинтилианом (также найденным Поджо. — Авт.). Оригинала, с которого выпущены были эти «Комментарии», никто никогда не видал, а все копии Никколи переписывал тоже с копии, присланной ему Поджо из Констанца. Успех был громадный, хотя первую песенку Поджо, зардевшись, спел и ученый мир быстро разобрал, что дело тут неладно. Поджо, кажется, мало и заботился о том, чтобы скрывать свой подлог. Когда в 1422 году он обсуждает с Никколи предложение Ламбертески, то в числе других прочих опасений откровенно намекает:

«Вот уже четыре года, как я не упражнялся в латинском красноречии, но в самое малое время надеюсь наверстать настолько, что смогу писать не хуже, чем прежде». Он, если хотел, имел право на такой, по нашим понятиям, цинизм в условиях своего века. Успех подложного Аскония Педиана вызвал целую серию других подлогов от имени того же фантастического автора, но все они были слишком грубы и немедленно разоблачались. Поджо Браччолини оказался лишь искуснее других. Да и о его труде ученый Франсуа Гоман, издатель печатного Аскония в 1644 году, справедливо выразился:

«Если бы не труды современных ученых, вычисливших ошибки и погрешности Аскония, он не заслуживал бы никакого внимания и труд его никуда не годился бы».

Скорее, можно думать, что сделка с Ламбертески не состоялась, но ее идея запала в ум Поджо и стала в нем развиваться по разным, но одного типа планам. Прежде чем начать свою аферу с Тацитом, он пробует запродать Козьме Медичи и Леонелло д’Эсте какой-то великолепный экземпляр Тита Ливия — и опять в таинственной обстановке: на сцене дальний монастырь на островке Северного моря, шведские монахи и пр. Тут дело вряд ли шло о подлоге сочинения (а почему нет, собственно? — Авт.), но очень могло идти — о подлоге экземпляра. Известно, что Поджо владел ломбардским почерком в совершенстве, а именно такой рукописью он и соблазнял названных принцев. Но тут у него дело сорвалось, и затем драгоценный экземпляр исчезает куда-то без вести, и не стало о нем ни слуха ни духа. Почему? Может быть, потому, что его и не существовало вовсе — Поджо только пробовал почву для заказа. Может быть, потому, что при дворах Флоренции и Феррары умели разобрать истинную цену вещи. Леонелло д’Эсте было нелегко провести. Этот образованный принц едва ли не первый объявил апокрифическою, столь известную и шумевшую в средних веках мнимую переписку апостола Павла с Сенекою.

Замечательно, что в этот период жизни своей Поджо, столь вообще плодовитый, не пишет почти ничего своего, оригинального. За исключением трактата «О скупости», его философские работы все позднейшего происхождения, равно как и «История Флоренции», труд его старости, исполненный, когда он был уже на верху своего величия, канцлером Флорентийской республики. Зато он бесконечно много учится — и систематически, односторонне, — видимо, дрессируя себя на какую-то ответственную работу по римской истории императорского периода. Никколи едва успевает посылать ему то Аммиана Марцеллина, то Плутарха, то «Географию» Птолемея и т.д.

Во всеоружии такой подготовки в 1425 году закидывает он удочку насчет Тацита. Что это была только проба, ясно из волокиты, которая началась после того, как Никколи схватил крючок, и потянулась на четыре года. Поджо пообещал труд, который сгоряча рассчитывал быстро кончить. Но работа оказалась сложнее, серьезнее и кропотливее, чем он ожидал. И пришлось ему хитрить, вывертываться, выдумывать оттяжки с месяца на месяц, а в конце концов, вероятно, все-таки признаться Никколи: ведь этот же знал своего хитроумного друга насквозь, да и посвящен был в таинственный заказ Ламбертески. Поэтому Гошар думает, что начал-то подлог свой Поджо один, но Никколи он провести никак не мог, и книгоиздатель был, несомненно его пособником...

Медлительность Поджо происходила просто из того, что он был не какой-нибудь вульгарный литературный мошенник, но великий ученый и артист: лучше, чем кто-либо, понимал громадность претензии, которую он на себя взял, и много раз, когда книга была уже готова к выходу, останавливался в нерешительности, выпускать ли, и снова перечитывал, редактировал, правил.

Ввиду множества доказательств, хотя и сплошь косвенных, через экзегезу, Гошару удается поколебать доверие к подлинности Тацита — по крайней мере, в одном из двух списков. Но ведь их два. Они резко разнятся почерками и форматом и найдены на расстоянии добрых 60 лет. Если в обоих списках, несомненно, выдержан тон и язык одного автора, то, конечно, допустив авторство Поджо Браччолини для Второго Медицейского списка, мы открываем этой гипотезе дверь и в Первый список. Но почему же Браччолини не нашел нужным подделать Тацита, если уж подделал он его — сразу и цельным одного типа экземпляром? Гошар отвечает: — Потому, что, «найдя» два манускрипта разного формата и почерка, как бы отрывки из двух рукописей разных веков, Поджо хотел замести следы подлога и сбить с толку ученую критику.

А также и потому (и это, может быть, главное. — Авт.), что, разделив подлог свой на две «находки», он сдирал с одного вола две шкуры. Вот появляются конечные главы «Летописи» и первые «Истории». Громадный интерес, возбуждение в ученом мире. Поджо и Никколи зарабатывают огромные деньги — первая шкура с вола. Общее сожаление, что находка — без головы. Вот если бы найти голову! Когда этот ученый аппетит к потерянной голове Тацита (выражение Бероальда) вырастет, — Поджо и Никколи ее найдут и сдерут шкуру номер два.

Почему же Поджо не выпустил при жизни своей первых книг «Летописи»?

Гошар отвечает: — Потому что в тридцатых годах он пошел в гору, разбогател и перестал нуждаться в промышленности такого сомнительного типа. Его уже прославили и обогатили произведения, подписанные его собственным именем. Он стал особою.

Это возможно в числе прочих соображений. Смолоду, когда ждет писателя нужда и пробивает он себе дорогу, научная мистификация, конечно, легче дается человеку и меньше тревожит его совесть, а у старого заслуженного ученого ...успокоенного жизнью, вряд ли поднимется рука на подобное дело.

(С другой стороны, список «найденных» Поджо трудов и без того весьма обширен. Кроме уже перечисленных выше авторов, Поджо были найдены в молодости следующие классики: полный Квинтилиан, два трактата Цицерона и семь его речей, сочинения Лукреция, Петрония, Плавта, Тертуллиана, некоторые произведения Аммиана Марцеллина, Кальпурния Секула и т.д. Полный список авторов, вышедших из мастерской Поджо, неизвестен. Нет также и полной информации о других подобных мастерских в это время. — Авт.).

...Но, помимо чисто моральных соображений, есть и практические. Если Тацит — подделка Браччолини, то первая половина его, то есть вторая находка, Первый Медицейский список, — работа, явно не конченная... Творческое напряжение, которым Поджо Браччолини создал свой гигантский труд, могло оставить автора после того, как он значительно истощил свои силы на повесть о правлении Тиберия — бесспорно, лучшую и глубочайшую часть «Летописи»... Поджо мог... отложить свою трудную работу на время в сторону — тем более что она была не к спеху. Ведь только что найдя вторую половину Тацита, открыть на слишком коротком от нее расстоянии первую — было бы чересчур подозрительным счастьем. Рукопись... лежала, а тем временем писателя захватили другие работы, более жгучие, чем утомивший его литературный маскарад. Поджо вырос, стал знаменитостью, государственным человеком. Когда было канцлеру Флорентийской республики возвращаться к труду бурной молодости, да и — прилично ли по характеру труда? Никколо Никколи, который мог бы настаивать на продолжении подлога и поощрять Поджо, умер в 1437 году. Работа, недоконченная, осталась лежать в архиве, по ненадобности ее для автора, и непроданная, и не уничтоженная, потому что — какому же мастеру легко наложить руку на свое мастерство... Могла быть и еще одна причина: страх конкуренции (и разоблачения — Авт.). В 1455 году еврей Энох д’Асколи нашел в каком-то датском монастыре (и снова монастырь, и снова на севере) Тацитовы «Диалог об ораторах», «Жизнеописание Агриколы» и «Германию» (см., например, [48].— Авт.), язык которых и характер, как известно, значительно разнятся от «Истории» и «Анналов» и носят яркие следы цицеронианства. (К слову сказать, углубленное расследование всех обстоятельств этой «находки» до сих пор не сделано. — Авт.) Появились на рынке «Facetiae», приписываемые Тациту, и подлог был не скоро разоблачен. Изыскание рукописей становилось делом все более и более сомнительным. Знатоки плодились с каждым днем, и образованные жулики или мистификаторы вроде самого Поджо встречались на своем рынке с большими образованными барами, которые могли им сами давать уроки по их товару — и настоящему, и темному. Томас Сарзанский (папа Николай V, 1447—1455), Перотти, архиепископ Сипонтийский, открывший (1450) басни Федра (или подделавший их. — Авт.), Помпония Лет (1425—1497), открывший (или подделавший) знаменитое завещание Люция Куспида, и т.д. Рынок был испорчен...

Почему, если Поджо не хотел публиковать первые книги «Летописи» при своей жизни, их не издали наследники и почему эти книги так долго оставались в неизвестности после смерти старого ученого (1459)?

Гошар отвечает: — Потому что из наследников некому было этим заниматься. Поздно женившись (55 лет), Поджо успел произвести пятерых сыновей, между которыми младший Джакомо вполне унаследовал таланты, своего отца, но рано погиб, казненный как участник заговора Пацци (1480). Остальные вошли в духовное звание. Трое умерли сравнительно молодыми. Один Джованни Франческо дожил до преклонных лет и, таким образом, опять соединил в своих руках все остатки родительского состояния. Последнее было в упадке... Покуда было что проматывать, сундуки с рукописями Поджо не интересовали его наследников. Богатство иссякло — последний наследник, проверяя инвентарь свой, наткнулся и на этот стародавний ресурс. Он очень понизился в стоимости своей за 60 лет. Развитие книгопечатания убило рукопись. Все, что было переписано, хотя бы и рукою великого Поджо, упало в цене рядом с быстро растущей конкуренцией печатной книги. Истинно ценны были только оригиналы. И вот Джованни Франческо находит оригинал Тацита — воистину драгоценный. Тот самый оригинал, о котором Поджо писал когда-то Никколи, с подложною датою 28 декабря 1427 года: «Читал я у вас во Флоренции экземпляр античными буквами — пришли-ка мне его!»

Казалось бы, самое естественное дальнейшее поведение со стороны Джованни Франческо — отнести находку к покровителю наук и искусств Льву X и получить от него те 500 цехинов, которые затем папа заплатил или Арчимбольди, или чрез него какому-то таинственному продавцу. Но Гошар находит, что Джованни Франческо не мог так поступить. Ехидные «песни», на которые жаловался Никколо Никколи и от страха перед которыми Поджо так долго прятал своего Тацита, были не забыты в ученом мире. История Аскония Педиана была всем известна. Репутация рукописей, выходящих из дома Браччолини, таким образом, была подмочена. Из рук сына Поджо Лев Х (он же был флорентиец, Медичи, и хорошо знал, с какими птицами имеет дело) мог не принять Тацита совершенно так же, как Леонелло д’Эсте не принял от самого отца Поджо — Тита Ливия. Кстати отметить: по-видимому, этот злополучный Тит Ливий в это же время тоже опять всплыл откуда-то на поверхность рынка. Теперь его нашли будто бы на острове Гиене (один из Гебридских), прославленном в первой половине средних веков влиятельным и ученым монастырем св. Коломбана, где погребались шотландские короли. Список был увезен из Рима Фергусом, королем шотландским, при разгроме Рима Аларихом и потом скрыт на Гиене из страха перед набегами датчан! Опять знакомая обстановка: и север, и остров, и монастырь, и датчане. Экземпляр был предложен французскому королю Франциску I, однако и этот страстный приобретатель редкостей заподозрил подлог и отказался. Таким образом, Джованни Франческо было и впрямь удобнее предпочесть кривой, обходной путь прямому, даже в том случае, если он не подозревал родительского подлога и продавал Тацита bona fide. Если же подозревал, тем паче. Как бы то ни было, но история находки в Корвеях поразительно напоминает историю находки в Герсфельде. И это дает мне мысль, что Джованни Франческо не знал, что продает подложный документ. Иначе он позаботился бы придумать обстановку новее и сложнее. Не рекомендация товару — продавать его при тех же подозрительных обстоятельствах, при которых был спущен однажды с рук товар недоброкачественный. Джованни Франческо спасал отцов товар от дурной репутации «песен, насчет Тацита распеваемых», но сам-то верил и в нового Тацита, и в старого — и потому почитал повторение обстановки, при которой был найден первый Тацит, наиболее удобным к доказательству подлинности и ценности нового» ([8], стр. 393—406).

Роман или история

Гошар и Росс рассмотрели также вопрос, история или роман лежит перед нами под именем «Тацит». Многочисленные указания на то, что именно роман, были предъявлены еще Вольтером. «... Он выставил целый ряд соображений, по здравому смыслу которые подрывали доверие к рассказу Тацита о смерти Агриппины. Если легенда безвредно выдержала (это было еще до Гошара и Росса. — Авт.) удары столь искусной и меткой руки, то виною тому отнюдь не слабость обвинительной логики в доказательствах Вольтера, но могущество таланта в рассказе Тацита. Он в трагических страницах летописи своей по обыкновению зачаровывает читателя настолько, что тому становится почти безразлично, как было дело на самом деле, и хочется, чтобы было так, как велит ему верить Тацит. Он давит впечатлением, как Шекспир, как Лев Толстой, как Бальзак, и нужно найти в себе не только большое мужество «своего мнения», но и значительную долю здравомысленной сухости, чтобы пройти очарованный лес его обаянии, не поддавшись его красотам, во всеоружии сомнения и анализа» ([8], стр. 324). И после того, как это очарование отодвигается на второй план, мгновенно из глубины текста поднимаются бесчисленные странности, настойчиво утверждающие, что перед нами все-таки исторический роман.

Огромное количество таких странностей перечисляют Гошар и Росс; мы не будем на них специально останавливаться, отсылая заинтересованного читателя к трудам этих специалистов-историков (см. также [8], стр. 325—350). Мы приведем только резюме одного из фрагментов — смерти Агриппины, описанной, между прочим, не только у Тацита, но и у Светония, и у Диона Кассия; поэтому подозрение в том, что мы имеем дело с романом, распространяется и на эти труды.

«Итак, ряд сомнительных, а часто прямо-таки несообразных подробностей, которыми окружена смерть Агриппины в рассказах трех основных историков, а больше всего у Тацита, дает нам право с убеждением согласиться с мнениями скептиков, относящих эти легендарные страницы к области не документальной истории, но исторического романа. Очарование художественными картинами и мощным языком Тацита заслонило от умов эстетических и любителей этической дидактики, притч в маске фактов, искусственное сцепление последних, далеко не безукоризненных даже в смысле художественной концепции. В конце концов, о смерти Агриппины историк вправе утверждать точно и определенно лишь одно — то самое, что 150 лет тому назад сказал еще Вольтер: «С ужасом признаю, что Нерон дал согласие на убийство своей матери, но не верю ни единому слову в истории с галерой»... Мы, в век телеграфа, телефона, быстрой печати и широкой гласности, тем не менее при каждой смерти крупного политического деятеля бываем свидетелями или читателями тучи легенд, ее окружающих и весьма часто приобретающих такую прочность, что затем с ними не могут спорить самые несомненные, документальные исторические доказательства... легенда впивается в общественное мнение... там, где нет документов и наглядных фактов, а что-то шепчет один инстинкт общественного мнения... там история — поневоле — соседка обывательской сплетни. Насколько же сильнее и влиятельнее быть должен был этот процесс «творимой легенды» в веках, когда общественное мнение не имело другого орудия к собственной своей формировке, кроме слуха и сплетни...» ([8], стр. 350—351).

Интересно также отмеченное Гошаром чрезвычайно большое сходство языка и тона собственных латинских произведений Поджо Браччолини с сочинениями Тацита. В этой связи весьма любопытна (см. [8], стр. 407) апологетическая характеристика Ланфана (1661—1728) Поджо как историка: «Нельзя, когда его читаешь, не узнать в нем Тита Ливия, Саллюстия и лучших историков римских». Лучше не скажешь!

Отношение историков к выводам Росса и Гошара

Гошар впервые заподозрил текст Тацита в амплифицированности после того, как он доказал, что знаменитый фрагмент 15:44 «Анналов» Тацита является подлогом. И только через несколько лет Гошар, наконец, понял, что дело здесь более серьезно, что речь идет не об одном фрагменте, а о всем труде.

Естественно, что выводы Гошара и Росса вызвали бурю негодования в стане историков, но они нашли и поддержку. Среди тех, кто длительное время разбирался в этом вопросе, был Артур Древс. Не разделяя целиком основного утверждения о подлоге всего сочинения, он полностью поддержал Гошара в вопросе о подложности 15:44 (напомним, что в этом фрагменте речь идет о христианах и их взаимоотношениях с Нероном). По поводу же авторства Поджо Браччолини Древс занял осторожную позицию, не отвергая такой возможности, но и не отрицая того, что Браччолини был в состоянии создать эту замечательную амплификацию.

Весьма характерна реакция Амфитеатрова. Не будучи в состоянии противопоставить аргументам Гошара что-либо весомое, он пишет:

«Больше же и властнее всего — как щит — становится между нами и теорией Гошара пятивековая привычка к Тацитову авторитету, любовь и уважение к строгой и почти грозной фигуре римского историка-художника...» ([8], стр. 409). Понимая все же ущербность такого рода декламации. Амфитеатров предлагает свою теорию происхождения рукописей Тацита, учитывающую если не все, то основные пункты гошаровой критики. По его мнению (см. [8], стр. 413—423), явно основывающемуся только на желании во что бы то ни стало «спасти» Тацита, оба Медицейских списка являются подлогом Поджо, который, однако, в своей работе опирался на некий плохо сохранившийся экземпляр «подлинного» Тацита, Поджо всего лишь (!) его амплифицировал, расширил и многое присочинил. Амфитеатров не замечает, что его попытка примирить обе крайние точки зрения, как всегда это бывает, ничего на самом деле не решает. Если Амфитеатров прав, то как можно определить, что дописал Поджо и где критерии достоверности содержащейся у «прото-Тацита» информации? Где гарантии, что этот предполагаемый Амфитеатровым «прото-Тацит» не был сочинен каким-либо лихим умельцем, так сказать, «прото-Поджо»?

Поэтому-то точка зрения Амфитеатрова большого распространения не получила. Историки предпочли игнорировать работу Гошара и Росса, хотя, подчеркиваем, никаких серьезных возражений Гошару и Россу никем выдвинуто не было.

Древс так описывает ситуацию, сложившуюся после появления работы этих авторов: «...мы видим, что большинство теологов клянется в подлинности Тацитова свидетельства, поэтому-то они и мое сомнение в этой подлинности клеймят как посягательство на «историческую науку», как верх «ненаучности» ([36], стр. 27).

Особенно раздражен был профессор Вейс. Как сообщает Древс, «...на маннгеймском собрании протеста он утверждал, что тот француз Ошар, на которого я ссылался, между прочим, сделал «невозможным свое положение в науке» тем, что он все «превосходное» сочинение Тацита признал подделкой XV—XVI столетия. После этого Вейс патетически восклицает: «Вы видите, каким авторитетам следует Древс!» ([36], стр. 29). Мы видим, что все эти «протесты» сводились лишь к голословным утверждениям, что «это невозможно», что, конечно, психологически есть первая и естественная реакция. Однако априорно отрицательное отношение к обширной и подробно аргументированной теории Гошара вызывает все-таки удивление. Древс справедливо пишет:

«Как осмеливаются, не читая Ошара, высказывать о нем такие суждения — я постичь не в состоянии. Если бы я даже и знал резко критическое отношение Ошара к Тациту, я бы не считал себя вправе отписаться от его исследования насчет рассматриваемого отрывка, как делают это его ученые немецкие критики. Я бы решил, что если Ошар... высказал столь резкое суждение о Таците, то у него, очевидно, на это были свои основания. Немецким же критикам Ошара, которые, не зная его, так надменно поглядывают на этого иностранного ученого сверху вниз, я бы мог только посоветовать немедленно заняться штудированием его произведений, так как они могут научиться из них многому полезному для себя» ([36], стр. 30).

«...Во всяком случае, те немецкие ученые, сомнение которых в подлинности этого места у Тацита (речь идет о фрагменте 15:44. — Авт.) до сих пор еще не выявилось, не имеют ни малейшего права пожимать плечами с видом сожаления и сострадания к этому «легкомысленному» французу. А если в борьбе вокруг «Мифа о Христе» вырывались из общей связи отдельные, быть может, спорные утверждения Ошара и снабженные дискредитирующими их примечаниями пускались для усыпления публики в прессу, дабы таким путем иллюстрировать ничтожность и малоценность ошаровской аргументации, то это еще вовсе не «Fair play», и подобный прием борьбы прямо-таки неприличен. Ведь где можно найти такой научный труд, который нельзя было бы уронить таким образом в глазах неспособной к самостоятельному суждению массы? И кто скажет, не пребывала ли «наука» до сих пор и в данном случае, как это случалось не раз, под властью упроченного привычкой гипноза, если она без всякой критической проверки считала рассказ Тацита подлинным? Пусть не забывают еще и того, в какой тесной связи со всем христианским пониманием истории стоит этот рассказ и насколько заинтересованы были прежде всего религиозное воспитание и церковь в том, чтобы не могло возникнуть никакого сомнения в нем. Та страстная запальчивость, с которой званые и незваные в течение последнего года вступались за Тацита, проистекала во всяком случае не из чисто исторического интереса, а, скорее, из интереса веры» ([36], стр. 45).

Анализ Древса интересен тем, что он демонстрирует причины, по которым все заявления, подобные высказываниям Гошара, Росса, воспринимались априорно «в штыки», — религиозное воспитание большинства ученых того периода вело к тому, что все, противоречащее церковной традиции, вызывало инстинктивное неприятие любой аргументации. Ведь, в конце концов, еще Герман Шиллер указывал на странные противоречия в тексте Тацита.

«...в течение всего средневековья, по-видимому, никто не поинтересовался таким в высшей степени важным для истории и славы церкви местом у римского историографа; больше того, о его существовании только еще догадывались, пока, наконец, не прочитали его в единственном тогдашнем экземпляре Тацита, так называемом втором Медицейском кодексе, напечатанном около 1470 г. в Венеции братьями Иоганном и Венделином Шпейерами, простыми копиями которого являются все остальные рукописи» ([36], стр. 45—46).

О гонении на христиан при Нероне рассказывает также «хроника» Сульпиция Севера (умер якобы в 408 г. н.э.). Поэтому интересен вопрос, когда эта «хроника» попала в поле зрения истории. Оказывается, что существует только одна рукопись этой «хроники», относимая историками к XI в. н.э. и хранящаяся сейчас в Ватикане.

«Таким образом, в течение всего средневековья это произведение было почти неизвестно, и никто не подозревал об упоминаемом там римском гонении на христиан. По видимому, благодаря какой-то счастливой случайности как раз эта рукопись попала в руки Поджо, и он ее прочитал» ([36], стр. 261).

Древс далее замечает, «что Тацит отнюдь не «превосходный» историограф в смысле объективного докладчика, но при своей резко выраженной, склонной к мрачному жизнепониманию личности является в высшей степени субъективным, добивающимся сильных, ярких эффектов и мрачного настроения рассказчиком, чье изображение, особенно римских императоров, можно принимать только с большой осторожностью, — в этом согласны все историки, да небезызвестно и теологам. Однако, когда он сообщает что-либо, что им на руку, тогда они поют хвалебные гимны «превосходству» этого римского историографа» ([36], стр. 258).

После появления работ Гошара, ополчившиеся против него историки обвиняли его также в том, что в силу своего невежества он первым усомнился в подлинности книг Тацита. Вот как комментирует это Древс:

«...Таким образом, просто неверно, когда все еще продолжают с торжеством утверждать, что ни один филолог не оспаривал подлинности Тацитова отрывка. Впрочем, мне жаль немецких филологов, так как, например, американский математик Смит в своей книге «Esse Deus» привел целый ряд чисто филологических соображений против подлинности этого отрывка...» ([36], стр. 258).

Заключение

Конечно, выводы Росса и Гошара не имеют и не могут иметь бесспорности, скажем, математического доказательства. Все же странно, что они были, по существу, полностью проигнорированы последующими историками, не выдвинувшими — повторим еще раз — ни одного достойного возражения.

Как бы то ни было, соображения Росса и Гошара во всяком случае кладут тяжелую тень подозрения на аутентичность Тацита и связанных с ним перекрестными ссылками древних авторов. Возникают также сомнения и в подлинности других древних авторов, «найденных» Поджо.

Как же случилось, что подлог Поджо не был сразу же разоблачен?

Чтобы в этом разобраться, не мешает предварительно познакомиться — хотя бы вкратце — с историей всех вообще литературных подделок (а заодно и подделок «исторических документов»).

Дата публикации на сайте: 18 октября 2011.

Скрытый тренажер

Сантьяго, Чили