Мудрые мысли

Джон Голсуорси (англ. John Galsworthy)

(14 августа 1867, Кингстон-Хилл, графство Суррей — 31 января 1933, Лондон)

Английский прозаик и драматург, автор знаменитого цикла «Сага о Форсайтах», лауреат Нобелевской премии по литературе (1932).

Цитата: 69 - 85 из 142

Мир, если посмотреть на него без розовых очков, являет собой довольно-таки неприглядное зрелище. Под тонким покровом уважения к цивилизации, а иногда и без него, каждая страна, большая и малая, преследует свои цели - пытается отстроить собственный дом в сожженной деревне. Только страх перед еще худшим хаосом, еще более страшной смертью, еще более свирепой чумой заставляет государства соглашаться на такой компромисс, как мир.
(«Международная мысль*, 1923)

Можно издеваться над прежним временем, и, конечно, наше время таит больше соблазнов, но что-то простое и честное ушло из жизни безвозвратно. Люди добиваются своего всеми правдами и неправдами, не желают больше ждать, когда удача сама придет к ним в руки. Все так спешат нажиться или прожиться! Деньги — во что бы то ни стало! Каких только не продают теперь шарлатанских средств, каких только книг не печатают, махнув рукой на правду и на приличия. А рекламы! Боже милостивый!
(«Сага о Форсайтах»)

Молодость замечает старость только при резких переменах.
(«Сага о Форсайтах»)

Мы (англичане) непревзойденные мастера по части того, чтобы держать свои чувства в узде.
(«Русский и англичанин*, 1916 )

—... Мы живем в пустое время — разве ты не знал?
— И нет предела?
— Предел, — скаала Флер, — это то, чего нельзя преступить; а пустоту можно совершенствовать до до бесконечности.
(«Сага о Форсайтах»)

На свете нет двух людей, которые делились бы друг с другом всеми своими мыслями без остатка; разве что в редкие минуты близости... Все вокруг слишком много думают о соблюдении приличий.

Нам следует усвоить, что в России время и пространство не имеют того значения, какое они имеют у нас, что жить для русских важнее, чем овладевать жизнью, что чувства там не стесняют, а дают им полную волю; что в России встречаются не только крайности жары и холода, но и крайности скепсиса и веры, интеллектуальной тонкости и простодушия; что правда для вас имеет совсем другое значение; что нравы у вас иные, а то, что мы называем *хорошим тоном*, для вас бессмысленная условность. И поскольку англичанин учится туго и характер у него неважный, мы просим вас проявить терпение. Вам, со своей стороны, предстоит узнать, что скрывать свои чувства еще не значит не иметь сердца; что под чопорной деловитостью англичанина нередко прячется и душевное тепло и душевная тонкость, что он и не так глуп и не так хитер, как порою кажется.
(«Русский и англичанин*, 1916 )

Не давайте уходить ничему, что можно удержать; потому что то, что уйдет, уже невозможно вернуть.
(«Сага о Форсайтах»)

Не должно проходить дня без того, чтобы каждый из нас не повторял себе: «Ради всего святого, что есть в нас, не надо войны!»

— Не слишком ли уединённо?
— Нет, — сказала она, чертя по земле зонтиком, — У человека всегда есть спутник — его тень.
(«Сага о Форсайтах»)

Не теряйте чувства юмора. Юмор для человека то же, что аромат для розы.

Нельзя ожидать, что мы, если не считать редких исключений в той и другой стране, до конца поймем друг друга, а тем более станем одинаково думать и поступать. Наша взаимная терпимость будет во многом зависеть от признания того положения, [...] что мы как бы две половины единого целого, совершенно между собой не схожие; мы дополняем друг друга, мы совместимы, но отнюдь не взаимозаменимы. И вы и мы, хоть и очень по-разному, весьма существенные разновидности человечества, очень замкнутые в себе, очень отграниченные от всего нерусского и неанглийского; очень неизменные и непроницаемые для посторонних влияний. Отнять у англичанина его английские качества почти невозможно, и так же трудно, вероятно, отнять русские качества у русского.
(«Русский и англичанин*, 1916 )

Нельзя сказать, что выдающиеся личности, подобные Гладстону и Бисмарку, возвеличивают свою эпоху: скорее сама эпоха выдвигает и возвеличивает их.
(«К чему мы пришли*, 1920)

Нет ничего более трагичного в жизни, чем абсолютная невозможность изменить то, что Вы уже сделали.
(There is nothing more tragic in life than the utter impossibility of changing what you have done.)

Никаких компромиссов, никакой неуверенности – не бродить по жизни, раздумывая, в чем её смысл и стоит ли вообще существовать, — нет, просто жить — ради того, чтобы жить!
(«Сага о Форсайтах»)

Никто не может заставить писателя чувствовать и видеть жизнь так, а не иначе. После того как он научится читать и писать, единственное, чему он может поучиться у других, - это как не следует писать. Подлинный наставник писателя - сама жизнь.

Ну знаете, подумал я, если вам так хочется приносить себя в жертву, взгляните на эту лошадь! Взгляните на людей, что стояли перед этим плакатом! Вот кому требуется все самопожертвование, на какое вы способны! И тут я сам посмотрел на лошадь. Мутные глаза, опущенные углы губ - никогда не видел я существа, столь скептически настроенного. - Что вы такое, - казалось, говорила она, - как не стая бесхвостых хищных зверей?*
(«Воля к миру*, 1909)