Фридрих Ницше


  Вовсе не легко отыскать книгу, которая научила нас столь же многому, как книга, написанная нами самими.


  Сначала приспособление к творению, затем приспособление к его Творцу, говорившему только символами.


  Вера в форме, неверие в содержании -- в этом вся прелесть сентенции, -- следовательно, моральный парадокс.


  Страстные, но бессердечные и артистичные -- таковыми были греки, таковыми были даже греческие философы, как /Платон/.


  Отнюдь не самым желательным является умение переваривать все, что создало прошлое: так, я желал бы, чтобы /Данте/ в корне противоречил нашему вкусу и желудку.


  Величайшие трагические мотивы остались до сих пор неиспользованными: ибо что знает какой-нибудь поэт о сотне трагедий совести?


  *Герой радостен* -- это ускользало до сих пор от сочинителей трагедий.


  /Фауст/, трагедия познания? В самом деле? Я /смеюсь/ над Фаустом.


  Видеть в /Гамлете/ вершину человеческого духа -- по мне это значит скромничать в отношении духа и вершины. Прежде всего это /неудавшееся/ произведение: его автор, пожалуй, смеясь, согласился бы со мной, скажи я ему это в лицо.


  Вы сказали /мне/, что есть тон и что слух: но что за дело до этого музыканту? Объяснили ли вы тем самым музыку или же опровергли?